Шрифт:
Закладка:
— Уважаемый суд и судьи… господин драгонарий… и мой высокочтимый обвинитель. Я отлично понимаю, что после столь великолепной речи любое моё выступление будет выглядеть как жалкое оправдание. Но всё-таки, с вашего позволения, я попытаюсь.
(«Не очень удачно, — отметила она для себя, — Но теперь смотрят не так зло…»)
— Признаться, я никогда не думала, что здесь мне придётся защищаться от подобных наговоров. Я думала, что уважаемый суд будет разбирать мои военные, тактические и стратегические ошибки, а не выяснять, сколько полуправды таится в словах клеветника. Или тем более — опровергать то, что ещё не случилось. Я не утверждаю, что я — само совершенство, но я не являюсь вместилищем пороков, которым меня представили. Да, я избалованная, капризная, взбалмошная и ленивая девчонка, которая иногда с диетой для соблюдения веса не может справиться, и может, мне ещё и рано доверять такую армию. Но я готова поклясться всем святым, что у меня есть, что ни прежде, ни сейчас, ни один мужчина не прикасался ко мне, и тем боле — я не прикасалась, ни к одному мужчине, желая супружеского ложа. Поймите, для меня, как для женщины, это тяжкое признание. Может быть, в этом есть и моя вина, и мои недостатки перевешивают мои достоинства, что мужчины, сойдясь поближе, отворачиваются от меня. Могу призвать в свидетели всех своих друзей и недругов — и даже они вам подтвердят, что хоть у меня и были сотни поклонников, но ни с одним дружба не достигала такой стадии, чтобы перейти к близости, — красавица-демонесса тяжело вздохнула: — Это даже не клевета, а жестокая насмешка. Как представитель правящей династии я не свободна в своём выборе — отчего и пыталась скрыться, сбежав в армию моего брата и господина драгонария, но, даже здесь мой рок нашел меня. И подобные подозрения оскорбляют даже не меня, а солдат моей армии — ведь даже мысль о подобном для них святотатственна. Поэтому, прошу, уважаемый суд, судите мои ошибки, судите мою вину, если она есть, но не осуждайте за то, чего не существует, и что без того является наказанием для меня!
Зал разразился аплодисментами. Демоны хлопали стоя, даже Мацукава, который не взял веера и использовал ладоши, а Томинара стоял со слезами на глазах. Принцесса поклонилась судьям, вынужденным ответить на её поклон, повернулась к Тардешу, (Злата сделала знак: «Вот молодец!»)… и, так и ничего не сделав, вернулась на своё место.
— Молодец, — шепнули ей суккубы, пропуская на место, а Сакагучи, проводив госпожу взглядом, добавил, когда она села:
— Достойная речь. Вы даже меня заставили посочувствовать вам.
Мацуко улыбнулась ему:
— Ну, это действительно большое достижение. Только не обижайся, — но, если я даже тебя растрогала, то их — точно?
— Я на вас никогда не обижусь, госпожа. Но мне вас действительно жалко — груз на ваших плечах намного тяжелей, чем ваши собственные крылья.
— Я не жалуюсь на груз своих крыльев, мой хатамото — ведь они позволяют летать.
— Но впустую сгибают спину, когда вместо неба — потолки.
— Сэнсей говорил — даже за самые страшные грехи, карма не пошлёт такого испытания, которого ты не в состоянии выдержать. Главное — иметь достаточно мудрости, чтобы знать — когда применять силу, а когда — смирение… Когда расправлять крылья, а когда — складывать.
— Верно… А я-то думал, он вас только драться учил. Эти слова сами по себе стоят королевства.
— Ладно, молчи. Господин драгонарий выступает.
Пока они говорили, судья объявил:
— С заключительным словом обращения к суду, выступает цензор процесса, Второй Архидрагонарий Республики Амаль Вилдереаль Тардеш.
Драгонарий поднялся, что-то беззвучно шепнул Злате, кинул быстрый взгляд в сторону принцессы, и начал прямо со своего места:
— По всем правилам, цензор должен быть бесстрастным к рассматриваемому делу и блюсти только интересы Закона и Республики, — но, к сожалению, я не имею права вести себя так. Всем известно, что я обязан жизнью этой смелой девушке, чуть меньшему числу известно, что многими своими победами в этой кампании я обязан тоже ей. И уж совсем никому не известно, что я до сих пор считаю себя хоть и косвенно, но всё же виноватым в смерти её брата, и до сих пор мне никогда не представлялось случая ни отблагодарить её за подвиги, ни загладить свою вину.
(Кадомацу смотрела на него во все глаза)
— Вот почему я считаю, что был бы недостоин носить звание Сына Амаля, если бы отнёсся беспристрастно к этому делу. Да, подсудимая нарушила мой приказ, но я считаю, что её не стоит за это наказывать по нашим законам — ведь, в конце концов, пусть даже и не по правилам, но её действия привели к победе Республики! Так что же ещё надо уважаемому суду⁈ Как цензор процесса я настаиваю — признать её невиновной и создать прецедент, благодаря которому Республика и в будущем сможет достойно благодарить союзников, служащих на её благо. Мой оппонент апеллирует не к здравому смыслу, а к своей паранойе — и, наказав союзника вместо награды, мы не укрепим дисциплину, а посеем семена, которые взойдут будущими раздорами. И пусть вас не путает моя личная вражда с товарищем по партии Прибешем — но, в самом деле, достойно ли для нашего государства, только что, благодаря маршалу Метеа, вернувшего себе такую крепость, как Коцит, судить командующего стратига этой операции, да ещё основываясь на сплетнях, которые были приведены в доказательства даже не преступления — а только нашего права на суд! А то, что всё, сказанное против этой женщины — не более чем сплетни и грязная клевета завистников, я, как цензор процесса, могу засвидетельствовать лично. На этом я складываю с себя обязанности цензора, и остаюсь здесь в качестве свидетеля защиты и обвинения. Судьба Чести Амаля в ваших руках! Судите справедливо! — последние фразы он произнёс на архаическом наречии. Как поняла принцесса, это была такая формула ритуала.
Драгонарий сел. Как странно — ему никто не хлопал. Метеа хотела спросить о причине Бэлу, но тут заговорили сами судьи.
Начал сидевший по правую руку, тот, что был помоложе:
— Мы с честью принимаем от вас груз вашей ответственности, товарищ по
