Сёдзо с таким же любопытством, как и все остальные, разглядывал пещеры. Он вспомнил, как старик Ямадзаки, страстный любитель толковать китайские тексты, говорил:: «В китайских иероглифах каждая черточка имеет определенное значение. Например, в иероглифе «дом» верхняя часть означает пещеру. Под ней — знак, обозначающий свинью. В целом это значит жить в пещере и держать хозяйство-свинью. Это и есть понятие «Дом». И так все иероглифы. Это лишь один пример». Но у Сёдзо сейчас, понятно, не было желания распространяться на эту тему, тем более что он сам знал обо всем этом лишь понаслышке.

Став солдатом, он попал в совершенно иной мир. Пояс назывался теперь «поясным ремнем», а склад — «каптеркой». Да, это совсем другой мир, и язык здесь другой. И сам он уже не человек, а всего лишь составная часть личного состава. И поэтому он помнил, что говорить о том, о чем говорилось в прежнем мире, ему так же не пристало, как не пристало, скажем, разговаривать с неодушевленным предметом.

В Тяньцзине всех товарищей Сёдзо по Кокура направили кого куда. Круглое лицо веселого Тономуры, распевавшего с утра до вечера, было мокро от слез, когда он прощался с Сёдзо. Сёдзо крепко, обеими руками стиснул его широкую ладонь. И только Исода по-прежнему был вместе с Сёдзо. Вместе с ним он попал в отряд Такэ-нака пятой роты девятого полка смешанной бригады экспедиционных войск в Южном Китае. Они оказывались всегда вместе, словно звездочки, входившие в одно созвездие.

Как только Исода очутился на море, его сейчас же укачало. Но, высадившись на сушу, он сразу же стал живым и веселым, как резвый щенок. Теперь он все время жевал. Всякий раз, как состав останавливался, он проворно соскакивал с поезда и возвращался с какой-нибудь снедью, купленной у мальчишек, которые с плетеными корзинками в руках торговали на станциях. При строжайшей дисциплине, когда, для того чтобы отлучиться по нужде, и то требовалось доложить: «Рядовой второго разряда Исода просит разрешения сходить в уборную»,— на отлучки за покупками смотрели сквозь пальцы, и это давало известное ощущение свободы.

Проволочные заграждения поначалу были для Исода просто новым интересным зрелищем. Теперь, сидя рядом с Сёдзо и приглядываясь к ним, он вдруг перестал чавкать; кончики губ опустились, а в уголках рта появились две складки, словно он вот-вот заплачет. Его круглое детское загорелое лицо внезапно приобрело серьезное выражение. Рука, в которой он держал недоеденный пирожок с черной начинкой из ююбы — самое его любимое лакомство, чуть дрожала.

— Бандиты ведь на лошадях! Пусть только попробуют сунуться, всех перестреляем!—хвастливо заявил он. Так и не доев пирожка, он сунул его в вещевой мешок.

Не только у одного Исода хвастливые слова противоречили испуганному выражению лица. Тревога, которую солдатам удавалось скрывать, пока они не переправились через Хуанхэ, теперь появилась на лицах. Они почувствовали -— это уже фронт. А то обстоятельство, что они ехали на открытых со всех сторон платформах, лишь обостряло незнакомое ранее ощущение беспомощности.

И Сёдзо тоже не составлял исключения. Но если бы кто-нибудь дал себе труд проанализировать его душевное состояние, то убедился бы, что это не совсем так. Поезд медленно двигался, и все вокруг было таким же, как вчера и позавчера и в начале пути. И вдруг это унылое однообразие, когда чудится, что остановилось само время, оборвалось. Напряжение и беспокойство как-то неожиданно подхлестнули его, что-то живое запульсировало в жилах. Не столько от страха, сколько из любопытства Сёдзо не отрывал взгляда от гор. Сумерки сгущались, красноватый прозрачный воздух словно засветился каким-то блеском. Черные зубчатые вершины, каждая со своим неповторимым изгибом, отчетливо вырисовываясь на фоне неба, шли бесконечной линией, словно нанесенной рукой художника. Несмотря на проволочные заграждения, здесь была своя красота, и Сёдзо ощущал эту красоту. Вдруг на конце одной из выступавших вперед плоских складок горы он различил маленькое белое пятнышко. Вглядевшись, он понял, что это стоит солдат в белой рубашке. Только один — и никого кругом. На нем не было кителя, а в руках не было винтовки. Значит, это не часовой. Он стоял ближе к вершине, а под ним был крутой обрыв. Почему он стоит здесь? О чем сейчас думает? Вероятно, его гложет тоска и ему видится родной дом, где уже накрыт ужин, или огонек в окошке любимой. Когда-то он вновь увидит все это!

После того как они вступили в пределы Хэнани, стало как будто теплее, хотя, возможно, это только казалось. Но на фоне февральского вечернего неба фигура солдата в одной рубашке, стоявшего среди голых низкорослых деревьев, казалась застывшей и одинокой. Он, этот высокий, стройный мужчина, видно, не чувствовал ни холода, ни течения времени. Пока Сёдзо не отрываясь смотрел на солдата, в душе его произошло что-то странное. Фигура на краю обрыва — это был уже не незнакомый солдат энской части, это он сам, Сёдзо, а человек, который смотрит сейчас с открытой платформы, это тот солдат в белой рубашке и бриджах защитного цвета, что стоит словно неживой там, на горе. Впервые Сёдзо ощутил с такой силой ту пропасть, которая легла между ним, теперешним, и всей его прошлой жизнью в Японии. Тоска по Марико обожгла ему грудь. Тоска крепла, он тосковал теперь по всему, что было в его жизни и что он оставил на родине. И дядя, и даже старший брат и его жена были ему сейчас дороги. И если бы ему вспомнилась госпожа Ато, с которой его соединяла лишь случайная связь, то даже для нее, вероятно, нашлось бы место в его душе.

Открытые платформы бежали вперед а какой-то тупой добросовестностью, глухо постукивая на стыках рельсов. Сделав широкий полукруг, поезд обогнул подошву горы, и фигура солдата исчезла. Сумерки совсем сгустились. Темно-голубой воздух, казавшийся блестящим, постепенно заволокло сероватой дымкой, И причиной тому был не только дым, поднимавшийся из пещер,— на землю пал вечерний туман. Туман срезал угол утеса, и тот плыл в пугающе высокой пустоте, похожий на огромный черный кулак. Сёдзо не отрывал от него глаз.

«Приказ по энскому батальону

Третьему отряду фуражиров под командованием подпоручика Ито выступить в северном направлении. Каждой роте завтра в 9.00 выслать на площадь перед штабом батальона по десять солдат в полном походном снаряжении. Провианта взять на десять дней. Третья рота выделяет для отряда легкий пулемет, а восьмая рота — гранатомет».

Штаб батальона, расположившегося в сравнительно большом для