помнит. Мой народ еще не имеет монастырей, где ученые монахи ведут летописи, – сказал воевода Деревнину. – Но мы храним память о былых походах. История моего народа достойна того, чтобы ее записали. Этим занимается почтенный Кадыр-Али-бек. Сюда, в Москву, персидские купцы привозят ему исторические сочинения, и он оттуда извлекает то, что сказано о моем народе. Что же ты молчишь, мой гость?

– Прости, я ничего не знаю о твоем народе, – смутившись, ответил подьячий.

– Однажды узнаешь. Когда бек завершит свой труд, его переведут на многие языки – и на персидский, и на арабский. И на русский, иншалла. А теперь говори о своем деле.

И Деревнин рассказал о девке с Крымского двора, но не все: о том, как она ночевала в подклете у Воробья, умолчал. Рассказал он и о том, как Бакир опознал украшения.

– Ты знаешь, где лежит тело? – спросил воевода.

– Мне рассказали.

– Я дам тебе своих людей, привезешь его. Получишь хорошую награду. Плохо, что младшая сестра лежит в снегу, без похоронного обряда.

– Сестра? – удивился подьячий.

– Для мусульманина каждая женщина его веры – сестра, – объяснил Петр Арсланович.

Ногаец остался в юрте с другом, почти братом, а Деревнин в его возке и с четырьмя верховыми челядинцами отправился в Остожье, на речной берег. Он догадался, что Воробей и Архипка спустились к реке самым коротким путем, и легко сообразил, где искать две лодки.

Замерзшее тело с грехом пополам поместили в возок, да так, что для подьячего места уже не осталось, и он умостился рядом с кучером.

К его приезду в юрте уже хозяйничали две немолодые женщины, готовили угощение, а сам Ораз-Мухаммад по-хозяйски нарезал ломтями на деревянном блюде отваренное и копченое мясо. Деревнин догадался: конина! На постели, что напротив ложа воеводы, сидел старец – но старец, непохожий на обремененных чревом бояр либо купцов, которые к таким годам просто обязаны нажить дородство. Он легко поднялся, и Деревнин подивился тому, что мужчина в годах тонок и строен, как юноша, что его сухое лицо почти лишено морщин, а черные глаза сияют, как у молодого бойца. Лишь седая бородка выдавала возраст.

– Аллах благословил твой приход, гость, – сказал этот удивительный человек. – Нам найдется о чем потолковать. Ты ведь служил на Земском дворе, когда крымцы брали и жгли Москву? Ты ведь многое помнишь?

– Сперва мы угостим гостя, бек. Эй, женщины! – позвал Ораз-Мухаммад. – Не беспокойся, подьячий, никто не заставит тебя жевать конину. На дастархане будут блюда из баранины.

Другие женщины, помоложе, внесли другое большое деревянное блюдо с плоскими, наподобие блинов, кусками сваренного теста, поставили на кошму казанок с белесой горячей жидкостью. Ее запах был несколько необычен – мясной отвар, но что-то в него странное подмешано. Там же на подносе уже стояли белые расписные посудинки, вроде мисок, но иного вида, блюдо со стопкой круглых пряженых лепешек. Был также установлен на скатерти небольшой бурдюк.

Одна из прислужниц ловко расставила посудинки. Деревнин даже залюбовался – хороша собой, косы черные, длинные, на голове маленькая круглая шапочка, как носят татарские девки. Он понял – впрямь татарочка, которая пошла в услужение к воеводе и женщинам его семьи; видать, кто-то из родни хорошо ее пристроил.

– Это для сорпа, – сказал ногайский князь. – У вас такое не едят, и с непривычки может не понравиться, но это вкусно. Когда наешься мясом, кесе горячего сорпа – прекрасное завершение пира, и потом никакой тяжести в брюхе.

– У нас и конину не едят, – осторожно намекнул подьячий. Он боялся, что варево – из конского мяса.

– А ты все же попробуй. Лошадь – животина чистая, мясо у нее полезное. Это не ваша свинья, которая ест что попало.

Деревнин понял: хоть ногайца и окрестили, а свинину есть он не стал и не станет.

Женщины красиво разложили на блюде поверх кусков теста нарезанное мясо.

– Тут только конина? – спросил Деревнин.

– Да. Смотри – вот это жал, пласт жирного мяса, что у коня под гривой, очень вкусно. Ты все же отведай. Бери ломоть куском лепешки. Если бы брат знал, что будет гость, велел бы женщинам приготовить айран. Но кумыс у нас есть, с него и начнем. Вот тут, в саба…

Ногаец указал на небольшой кожаный бурдючок.

– А было время, когда мы шили саба из двух конских шкур, – сказал Ораз-Мухаммад.

– Сейчас такой большой не нужен. Здесь у брата мало дойных кобылиц, – объяснил князь. – С ними управляются всего две женщины, хотя доить кобылицу нужно очень часто – это не корова, у нее маленькое вымя. Вот если бы брат вернулся домой…

– Да. Если бы я вернулся, то целый год жил бы в степи и кочевал вместе с аулом. Сидеть у костра с пастухами… Слушать, как играет и поет старый баксы… Думать о всесильном и справедливом Небе… А потом наступила бы весна…

Шевельнулась завеса, прикрывавшая проход между двумя юртами, и вошла женщина в вишневом бархатном кафтане, в хитро обмотанном вокруг головы белом убрусе, с накрученной поверх него очень длинной полосой узорной ткани, отчего женщина была как бы в дорогом венце.

Лет ей на вид Деревнин дал бы около шестидесяти. Лицо, широкое и довольно толстое, с обвисшими щеками, выдавало этот немалый возраст. К тому же эта женщина не раскрасила лицо, как делала любая русская горожанка ее лет, значит – не пыталась выглядеть моложе.

– Поклонись ей, это Ази-ханум, бабушка брата, – подсказал Петр Арсланович.

– Бабушка?

– Да, она попала в плен вместе с матерью и сестрами брата, со своими женщинами, и вместе с братом ее привезли сюда.

Подьячий встал и поклонился, женщина же быстро подошла и обняла его. Потом она заговорила.

– Апа Ази-ханум благодарит тебя за младшую сестру, – объяснил Ораз-Мухаммад. – Теперь мы ее похороним, как полагается. Прими наше угощение.

Деревнин выпил из дорогого кубка кумыс, оказавшийся своеобразным напитком, неуверенно захватил куском пряженой лепешки ломоть жала. Но было и впрямь вкусно.

Ели, пока деревянное блюдо не опустело. Потом Ази-ханум сама разлила по кесе горячий сорпа. Он пришелся подьячему по вкусу. После чего Деревнин ощутил огромное