– Ну-ка, отойдем, – строго сказал приказный подьячий площадному. – Вы с Архипкой куда тело подевали?

– Как велено – спустили на лед. Туда, где не ходят. И снегом припорошили. И свой след замели.

– Черт знает что… Сбудь с рук дуру и ступай ко мне в приказ немедля! Дельце-то оказалось непростое… Тело-то обворовали…

Сам ангел-хранитель, не иначе, подсказал Деревнину взять с собой Воробья.

По дороге площадной подьячий растолковал, где на реке спрятано тело, и дал примету – там, где берег полого опускается ко льду, вмерзли в лед две лодки рядышком, так от них в десяти шагах вверх по течению. Он также рассказал: Ульяна с Тимофеевной завернули тело в старую простыню, укутав с головой и обвязав веревкой, так что Архипка, впервые в жизни прикоснувшийся к покойнику и сперва сильно боявшийся, довольно быстро освоился, как будто всю жизнь трупы таскал.

Приказчика доставили, по дороге несколько намяв ему бока; ну так земские ярыжки иначе не умеют.

– Кто таков, имя, прозвание, у кого служишь? – спросил Деревнин, изготовившись записывать.

– Матюшка я, по прозванию Кроха…

– Похож! – фыркнул Никита. Кроха был ростом невелик, но изрядно брюхат.

– А служу в приказчиках у купца Олексея Меньшова-Попа… Прозвище у них – Поп, и батьку его Попом кликали…

– Михайла, где те украшения?

– Вот…

Михайла выложил на стол перед отцом перстень «птичий клюв», ожерелье с подвесками, серьги, серебряное запястье. Степняк стал тыкать в них пальцем, что-то пытаясь растолковать, и опять Деревнин разобрал лишь знакомые имена – «Жанаргуль» и «Айгуль».

Воробей, стоя в сторонке, вытянул шею, стараясь разглядеть, что такое лежит на столе. Деревнин несколько раз на него взглянул – Воробей, наконец поймав взгляд, еле заметно кивнул, но пока еще ничего не понимал, хотя все слышал.

– Как они к тебе попали?

– Женка одна принесла. Хотела на другое что выменять. Я ей дал серьги с финифтью. Она согласилась…

– Что за женка? Чья?

– А бес ее знает, чья! Прозвания не скажу, а только живет в Остожье, от моей кумы неподалеку. Потому лишь и дал ей серьги, что женка ведомая…

Воробей беззвучно ахнул и исчез.

Деревнин ахать не мог – это бы выдало его с головой. Он сумел сохранить неподвижное лицо. Метнув взор туда, где только что стоял Воробей, он убедился: тот все правильно понял и помчался спасать дуру-сестрицу. Следовало дать ему побольше времени. Дур Деревнин знал не первый день: Ульяна, вынужденная спасаться бегством, непременно потащит за собой всю свою тряпичную казну.

А если ее схватят, да она, спасая свою шкуру, расскажет, как снимала украшения с мертвого тела, да как мертвое тело попало к ней на двор… И помыслить жутко, что тогда будет!

Подьячий затеял долгие и нудные расспросы – бедный Кроха аж взмок, припоминая, как была одета женка из Остожья, каким голосом говорила, как выбирала себе серьги. Никита Вострый злился, но ничего поделать не мог – не его приказ, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Наконец пришлось отправить Кроху с ярыжками, Тимошкой и Потехой, на поиски остоженской женки. В приказе остались Михайла, Никита и степняк Бакир.

Деревнин сильно беспокоился – как и куда спрячет впопыхах дуру-сестрицу Воробей да научит ли Аверьяна с Тимофеевной правильно отвечать на расспросы. Наука была невелика: ушла-де баба на богомолье, когда ждать – не сказала. А всяких богомолий на Москве и в окрестностях довольно; коли у Воробья хватит ума, там мог бы и припомнить, что сестра давно собиралась к Троице-Сергию.

Дуру Ульяну могут изловить: такое бывало, что баба, прячась от ярыжек Земского двора, недели полторы сидела смирно на чердаке у родни, а потом, соскучившись, убегала в церковь – встретиться с соседками, узнать новости; там ее и брали. Вся надежда теперь была на Воробья – сумеет ли отправить Ульяну за московские пределы…

Бакир пытался что-то объяснить Никите и Михайле, понять было невозможно, и они в конце концов увели его. А Деревнин, сперва вздохнув с облегчением, задумался: следовало готовиться к неприятностям. Можно и ждать их сложа руки, но лучше бы попытаться узнать, кто за бедной девкой гнался от самого Крымского двора и кто мог ее удавить. Там ордынцев – под сотню, но из сотни по меньшей мере десяток – бабы и девки, хотя Никита с Михайлой вряд ли знают точно. Эти удавить не могли, хотя… Хотя неведомый убийца сбегал на Крымский двор, запасся там мясом с отравой и вернулся, а пропитанием могла заведовать и крепкая баба. Деревнин видел, как его стряпуха Ненила вымешивает тесто – почище иного кожемяки, и ручищи у нее здоровенные, чем она втайне гордится.

Мысль найти убийцу Айгуль была, конечно же, прекрасна, но способа Деревнин пока не находил. А ведь только настоящий убийца мог бы снять с Деревнина и Воробья все подозрения – в том случае, ежели Ульяну изловят.

Что-то скверное случилось в ту ночь на Крымском дворе, и разведать бы – что?..

Ходу туда Деревнину не было – по той простой причине, что его не звали. Посольство не понимало, что такое Земский двор; видимо, степняки устанавливали справедливость попросту, без затей, по каким-то своим вековечным законам. А тащиться самому – опасно, потому что о хитросплетениях вокруг посольства знает только боярин Годунов… только Годунов?..

Подьячий чуть себя по лбу не шлепнул. Правду о событиях той ночи могли знать еще на одном дворе, который Годунов щедро пожаловал молодому воеводе по прозванию Ораз-Мухаммад. Киргиз-кайсаки, придя на Москву, наверняка первым делом посетили его – он знатного степного рода, пренебречь таким посещением нехорошо, и между степняками наверняка есть сношения. Но просто прийти к воеводе с глупыми вопросами – нелепо.

Мысль об Ораз-Мухаммаде потянула за собой другую – о его лучшем друге, князе Петре Урусове. Вот к этому Деревнин уже мог прийти – он летом оказал услугу князю.

Петр Арсланович Урусов был окрещен недавно, а до того был ногайским мурзой Ураком бин Джан-Арсланом. После склоки в ногайских ордах, в которой Деревнин ничего не понял, он попал