Ахметка помог. Она с детства служила Бакировой жене, и та ей подарила прикрасы, которые в девичестве носила. А Бакир их запомнил, потому что они с женой до свадьбы часто встречались. У степняков это запросто, там девок на свадебные пиры вывозят, и они по три дня с молодцами веселятся, пляшут, поют, певцов слушают. Матушки – с матушками, а дочки – с подружками. Такие нравы. Бакир говорил – они с Жанаргулей вместе верхом в степь выезжали и наперегонки скакали. У них обычай – коли молодец девку догонит, то целует. А не догонит – разворачивают коней, и она за ним скачет и камчой по спине хлещет. Сдается мне, что у них такого не случалось, а все Бакир невесту догонял…

– Так его дома с женой оставили?

– А на кой он сегодня нужен? Толмачом он еще не стал, да и у Годунова есть свои люди, что по-татарски и по-русски одинаково знают. Он их и возьмет с собой к государю.

– Так вы с Никитушкой завтра его расспросите. Может, что припомнит.

С тем Деревнин и ушел.

Возле Флоровских ворот было тихо – Никита сумел увести возмущенного Кул-Мухаммада к Боровицким воротам. Они были не такие знатные, зато в них хоть на лошади, хоть на верблюде въезжай.

Два дня Деревнин ждал известий от Михайлы. Наконец сам пошел в Посольский приказ.

– А Бакир не приходил, – сказал сын. – Сами его ждали.

– Как у вас было условлено?

– Он приезжал к Боровицким воротам, там у конюшен оставлял коня, мы с конюхами сговорились, потом шел в приказ.

– И что, каждый день приезжал?

– Не каждый. Дьяк нам велел с ним гулять, когда явится, русскому языку понемногу учить. Улицы показывать, наставлять, чтобы понимал, как мы тут живем. Посольство уедет, он у нас останется, никто уж за ним присматривать не станет. Дьяк-то наш Василий Яковлевич понимает – молодцам скучно целыми днями в приказной избе сидеть. Так сам и сказал: ступайте, развейтесь малость, ваше дело молодое. Успеете еще насидеться до мозолей на задах. И с Бакиркой вашим вместе.

Деревнин видел, что не о молодцах тут забота, а о том, чтобы Бакир чего не натворил да с кем не надо бы не столковался. И главный надсмотрщик тут – Никитка Вострый.

– Стало быть, он у нас надолго останется? – спросил Деревнин.

– По крайней мере на год. За него будет уплачено. Ему наймут учителей в Немецкой слободе, польского учителя наймут. Домишко для него в Кремле снимут. Баб подберут – хозяйство вести. Хотел бы я на его женку хоть краешком глаза глянуть. Его послушать – второй такой красавицы на свете нет.

– Успеешь еще наглядеться, – буркнул Деревнин. Он снова вспомнил о неисполненном обещании женить Михайлу. Да и Михайла явно вспомнил о том же.

– Мы с Никитой однажды побывали на Крымском дворе, видели там женок – они от нас не прятались. И даже самого Атабай-бека жену нам показали.

– Кто таков?

– Чуть ли не правая рука посла. Если ты, батюшка приметил, – дороднее всех, рожа в сковородку не влезет, щеки такие, что рта, носа и глаз почитай что не видать. Сказывали, хитер как лис. Да оно и по роже видно – так нехорошо щурится.

– Так они же все узкоглазые.

– Бакир вон тоже узкоглазый, а глядит иначе, не исподлобья, весело глядит. Мы с Никитой потом смеялись – как же того Атабай-бека, с таким-то брюхом, на коня сажают? Он же и ногу до стремени не задерет.

Деревнин вспомнил – рядом с Кул-Мухаммадом у Спасских ворот точно был необъятный всадник, но – не кричал, как посол с прочей свитой, чего-то выжидал.

– А как наших боярынь на коня сажают? Ставят им приступочки. И что Атабай-бекова жена?

– Да ей, поди, уже лет сорок, старая баба. Но богаче всех одета. Для чего такую с собой за тридевять земель тащить? Может, семи пядей во лбу?

Деревнин подумал, что степные женки, может, и впрямь умнее московских, тут же вспомнил дуру Ульяну, и эта мысль потянула за собой другую: в хозяйстве прибавилось четыре рта, да еще Архипкин рот, а припасы вовремя куплены по сходной цене всего на четверых едоков, включая Михайлу, который дома бывает редко. Следовало хотя бы круп прикупить да неприметно доставить домой.

Кроме того, Деревнин подозревал, что Воробей, поместив свое семейство у него в подклете, перекрестился с облегчением и иного убежища искать не станет. Значит, нужно самому этим обеспокоиться. Ведь неведомо, когда удастся разгрести это загадочное дельце, да и удастся ли вообще найти убийцу киргиз-кайсацкой девки. А Земский двор – цепкий и неотвязный, Ульяну еще долго будут искать…

А на следующий день подьячий собрался в Варваринский храм к заутрене.

– Ты бы, Иван Андреич, Архипку с собой взял, – посоветовала Ненила. – Совсем он тут заскучал. Все дома да дома. Когда еще будет тот обоз в Муром?

Архипка уставился на Деревнина с надеждой.

– А ну как те братцы-кожемяки нападут?

Ненила рассмеялась.

– Ты пока в приказе сидишь, я по соседкам хожу. Сам знаешь наши бабьи дела – я к ней за луковицей, она ко мне за длинной скалкой… И я всех спрашивала – не шляются ли поблизости два здоровых молодца да не расспрашивают ли об Архипке. Угомонись, Андреич, они Тимошку с санями не выследили. Должно, бродят вокруг гречишниковских лавок. Опять же – над ними хозяин есть, он им без дела слоняться не позволит. Да и слобода, где кожевенники поселились, Бог весть где в Замоскворечье. Оттуда ни в Остожье, ни к Гречишникову не набегаешься.

Деревнин усмехнулся и кликнул Архипку.

Тот обрадовался несказанно – ехать в Зарядье на извозчике, увидеть новый для себя храм Божий, отстоять службу тоже не мешает – так, как стоят уже взрослые молодцы, а не как дети малые, что могут, заскучав, и на паперть выбежать. Архипка же считал себя взрослым – а точнее сказать, ему эту мысль в голову вложил Мартьян Петрович, несколько раз пожелав, чтобы он в Муроме женился да там и остался. А женят молодцов, не отроков.