– Ах ты старый хрен! – не выдержал Деревнин. – Вконец заврался! Не был ты тут ночью, ни до которых петухов, и под лодкой не лежал, а днем наскоро пробежался вдоль забора да проследил за стрельцами! И за это ты денег просишь?!

Архипка аж съежился от этого крика.

– А ты что думаешь, мой купец так мне и позволит по ночам невесть где шастать?

– Так ты ж подряжался!

– Так не по ночам же!

– Кабы не подрядился ночью смотреть – про лодку бы не врал!

Архипка слушал, слушал эту перебранку, да и вмешался:

– Иван Андреевич! Да ну его! Я за него!

– Что – ты за него?!

– Под лодку!

– Нишкни! – Деревнин задумался, и мысли были такие: точно то же самое выведал бы парнишка, коему еще и шестнадцати нет. И сам он был в тех же годах, когда взяли в приказ, заставили сличать записи в столбцах. И наипаче всего трепетал, когда сверял царское титло – Боже упаси хоть словечко выпустить!

Архипка малограмотен, да у него страстное желание идти по следу, почему схлопотал немало тумаков и был принужден прятаться. Но парнишка крепкий – может, не только крепкий, но и толковый? Пока его в деле не попробуешь – не узнаешь.

Верещага, видя эту задумчивость, испугался. Денежки помельтешили перед самым носом, да и пропали. А кто виноват?

Далее Деревнин вспомнил события той ночи. От Крымского двора до Остожья, коли бежать напрямик, через реку, недалеко. Пожалуй, и версты не будет. Архипку следует попробовать, а коли замерзнет – прибежит греться. И где сказано, что киргиз-кайсацкие бояре непременно должны гостей ночью принимать? Может, и вечером, а темнеет рано, к ним во мраке кто заявится или от них кто выскочит. Главное – все правильно объяснить Архипке.

– Я тебя довезу до того места, по дороге научу, – сказал парнишке Деревнин. – А ты ступай себе с Богом, старинушка!

– Так я ж тоже могу! – воскликнул Верещага.

– Что ты можешь?

– Следить! Высматривать!

– Ты уж высмотрел. Ступай себе с Богом, пока я твоему купцу все не рассказал.

– А лодка? Кто твоему молодцу ту лодку покажет, коли не я?

Архипка даже приосанился: молодцом назвали!

Деревнин хмыкнул.

– Ладно, быть по-твоему, лодку покажешь. А потом – дорогу в Остожье.

Он нарочно не стал говорить Верещаге, что тому следует делать, отправив Архипку в Остожье. Пусть сам думает, коли денежек хочется.

Дав парнишке полушку на случай, коли захочется горячего сбитня, Деревнин подозвал извозчика и, сильно недовольный встречей с Верещагой, велел везти себя на Торг. Время было потрачено зря. И после такого сердитого разговора идти в церковь на службу как-то даже неприлично – будешь там слушать вполуха да все треклятого ворюгу вспоминать.

Прибыв на Торг, Деревнин велел извозчику ждать себя у храма Покрова Богородицы, что на Рву, ближе к маленькому храму Василия Блаженного, что словно бы прислонился к огромному, недавно горевшему и сейчас облепленному лесами Покровскому, а сам пошел добывать припасы. Он купил полпуда репы вместе с мешком, к репе добавил полпуда пшена, туда же покидал кульки со снетками и с орехами – лакомство взял для Марьи с Ненилой, туда же сунул пласт свиного сала, туда же – пару мороженых кур, припечатал сверху сушеной малиной. Все это вместе взятое одно с другим не вязалось, но Ненила разберется…

Мешок оказался тяжеловат, пришлось закинуть за спину. Благо идти было недалеко. Но на спуске к реке, который в честь маленького и очень уважаемого храма прозвали Васильевским, уже переваливая свой мешок в санки, Деревнин увидел всадников в знакомых богатых шубах. Киргиз-кайсаки во главе с Кул-Мухаммадом собрались в Кремль. На сей раз их было меньше, и вид они имели – точно ехали на похороны. Деревнин постоял у санок, провожая их взглядом – они миновали Флоровские ворота и направились к Боровицким.

– Ума-разума набрались, – пробормотал Деревнин. И подумал: воскресенье не тот день, чтобы к боярину Годунову в гости ездить, Годунов, поди, вместе с государем службу отстоял да в государевых покоях остался; может, Федор Иоаннович ради такого дня и вторую службу в другой домовой церкви отстоять пожелает.

Вдруг он охнул – кабы взял с собой то письмецо для Кул-Мухаммада, можно было бы догнать всадников, исхитриться и передать! Но грамотка Ораз-Мухаммада лежала дома, среди столбцов, которые подьячий прихватил со службы: хоть воскресный день для отдыха и душеспасительных дел, кое-что следовало прочитать, готовясь к завтрашней встрече с Авдейкой Кривым. Было у Деревнина подозрение, что тот к краже дорогих окладов с образов в Спасском соборе Андрониковой обители тоже причастен.

– Так едем, что ли? – спросил извозчик.

Деревнин огляделся – не помешают ли другие санки развернуться и выехать.

Чуть ли не бок о бок с ним, слева и сзади, стоял, провожая взглядом киргиз-кайсаков, статный молодец. Из-под меховой опушки колпака торчали и топорщились пышные рыжеватые волосы, на Москве так мало кто ходил. Бородка была рыжая, малость потемнее. И увидел Деревнин приметный шрам над правой бровью – видно, чей-то нож едва в глаз не воткнулся, да соскользнул.

Где-то ему этот молодец уже попадался…

– Ты что там встал в пень? – спросил извозчик. – Садись, поехали!

И понеслись маленькие санки, и прикрылся Деревнин рукавом от летевших в лицо мелких снежных брызг. И рассмеялся тому, как заковыристо извозчик обозвал ротозея, чудом увернувшегося из-под конских копыт.

Дома стряпуха Ненила очень обрадовалась малине и тут же пустила часть ее на горячий сбитень. Про репу сказала: вот чем дорогих гостей кормить, лучшего не заслужили!

– Так и сидят в подклете? – спросил Деревнин.

– Так и сидят, ругаются. Я прямо сказала: коли кто высунется, ухватом благословлю!

Ухват в крепких Ненилиных руках был, должно быть, страшным оружием.

– А Марья где?

– В церковь сходила. Сейчас рубаху тебе шьет.

– Да, рубаха нужна, – согласился Деревнин. – Ты, Ненилушка, прибереги для Архипки и сбитня, и щей, чтобы вернулся и поел горячего.

– Щи разве что вчерашние. Ты его к делу, что ли, приставил? – догадалась