– Да сам не знаю – к делу ли…

Все это было вилами по воде писано – ну будет Архипка бродить вокруг Крымского двора, ну проторчит там до ночи, и даже коли увидит людей, тайно входящих в калитку, пока стрельцы старательно глядят в другую сторону, что с того? Тот, или же те, на чьей совести смерть девки, могут не выйти со двора, покамест посольство не соберется в обратную дорогу…

И тут Деревнин вспомнил, как ехали по Торгу, по пустой полосе между лавками и рвом, киргиз-кайсаки. Кой черт выгнал их в воскресенье из юрт?

Человека со шрамом у правой брови он тоже вспомнил. Человек глядел вслед всадникам и хмурился.

Где-то когда-то он уже попадался…

На киргиз-кайсаков многие глядели – какая ни есть, а забава. Но не так. На лице того человека чуть ли не написано было: кой черт их туда понес? Именно этот вопрос и Деревнин себе задавал. И впрямь – совсем недавно же ездили на поклон к Годунову, дары везли, коней вели. И вдруг – с такими постными рожами…

Как будто не по своей воле едут…

И тут Деревнин вдруг понял, отчего тот человек глядел вслед всадникам с тем же недоумением и даже с тревогой.

Минувшим летом возле Английского двора выгружали какие-то короба с телег; грабитель, недавно пришедший на Москву и еще не знающий английских нравов, попытался утащить короб; был он без лишнего слова и без крика бит так, что чуть живой уполз и попался на глаза земским ярыжкам. Те, не разобравшись, приволокли его на Земский двор. Там сразу выяснилось, что прибил дурака не русский купец, который мог бы откупиться и от него, и от приказных небольшими деньгами, а чужестранец. Поскольку Английскому двору покровительствовал сам боярин Годунов, Деревнина отправили разбираться и просить англичан, чтоб вперед били понежнее, не то образуется покойник и придется им за покойника ответ держать.

Там-то подьячий и видел в Казенной палате этого человека. Пока он объяснялся с Иваном Ульяновым, как на Москве отчего-то звали главного на Английском дворе человека, хотя настоящее прозвание было – Джон Меррик, этот молодец со шрамом, с торчащими во все стороны волосами околачивался рядом без дела, а потом взял нечто со струнами, вроде гуслей, обычных у скоморохов, только с длинной ручкой, и принялся наигрывать, мало беспокоясь, что этим шумом мешает вести деловой разговор.

Деревнину как-то покойная жена сказала, что ему медведь на ухо наступил. Это было, когда она пела колыбельную маленькому Михайле, а Деревнин, умилившись, вздумал подпевать. Его слух был предназначен для других дел – сидя в засаде, уловить голоса за стенкой, или же, прижавшись ухом к земле, понять, что издалека мчатся всадники. То, что выделывал сомнительный помощник Ивана Ульянова, сперва раздражало, но вдруг Деревнин уловил в струнных переборах некий смысл, уловил – и сам испугался, не теряет ли рассудок. Это было мгновенное ощущение, мелькнуло и пропало. Но потом, уже по пути в приказную избу, оно ненадолго вернулось. Скоморохи так не играли – они играли весело, а струны под тонкими белыми пальцами испускали тоскливые звуки, Деревнин даже не знал, что такое возможно.

Выходит, эта поездка в Кремль отчего-то Английскому двору не нравилась.

Что-то стряслось – и догадаться подьячий никак не мог. Может быть, киргиз-кайсаки пытались тайно сговориться с Ораз-Мухаммадом? Похоже на то…

– Мой руки да садись к столу, – сказала Ненила. – Я гусиные потроха недорого взяла, в печи томятся, сейчас подам солонину с чесночком, грибочков, еще студень рыбный хорошо застыл, к нему хрен. Потом – уха налимья, к ней тебе расстегаи с налимьей печенкой. Потом – потроха.

Деревнин обрадовался – воскресный обед у Ненилы получился славный.

– А каша? – спросил он.

– Каша гречневая.

– Не забудь оставить для Архипки. И наших узников покорми, чтоб им ни дна ни покрышки.

– Я им уже по два ломтя от ковриги отрезала да вчерашних щей налила, да и будет с них!

Ненила, видя, как Деревнин относится к семейству Воробья, старательно показывала – она всей душой на стороне хозяина.

Вошла Марья.

– Здравствуй, наш батюшка, – сказала она. – Обед сегодня знатный. Жаль, Михайла Иваныч не пришел. А я в церкви сваху встретила. Так веришь ли – пыталась нам вдову навязать. Вдову – нашему свету! У нее единое чадо от покойного мужа, да богатый двор на Москве, да четыре деревеньки, и оттуда все припасы, да деньги она отдает знакомым купцам, и ей от того немалая прибыль. Кабы девка!.. А то – вдова…

– Коли наловчилась с купцами сговариваться да деньги им давать, то лет ей уже немало, – заметил Деревнин. – Ничего, подождем еще. Будет Михайле девка со знатным приданым. Ступай к столу… Ненила, и ты тоже. Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь!

– Аминь! – повторили женщины.

Деревнин широко перекрестил стол со всеми плошками, сел и расслабил пояс.

После сытного обеда он лег вздремнуть. Послеобеденный сон для человека обязателен, другое дело – что в приказной избе не разоспишься, да и работы хватает. Когда была возможность, подьячий ездил домой – поесть и поспать, когда возможности не было – обходился.

Потом он, перекусив, засобирался в церковь на вечернюю службу, и за ним увязалась Ненила. Раз-то в седмицу надобно? Не то на исповеди так тебя взгреет батюшка – может сгоряча и к причастию не допустить. А близился Великий пост, время каяться в грехах и причащаться.

Вечером прибежал замерзший Архипка.

– А дед Баженко меня научил! – похвастался он. – Мы не за теми следили, кто входил на Крымский двор, а за теми, кто, когда стемнело, впускал и выпускал!

Деревнин чуть себя по лбу не хлопнул – а Верещага-то прав!

– И что же? – спросил он.

– Я за одним пошел – он там неподалеку живет. Двор запомнил. Коли надо – покажу. А теперь мне бы горяченького!

– Погоди! Ты пошел – а Верещага?

– Он сказал: видишь, человека впустили? Он стрельцам