лодке. Был у него пирог с капустой, который дала Ненила. А стеречь злодея с пирогом – совсем не то же, что без пирога; человек, жующий вкусную жирную еду, пребывает в отличном настроении и готов к подвигам.

Московские жители зимой ложились и засыпали рано. Сидеть допоздна и жечь лучину в общем-то и незачем. Разве что в доме есть крикучее малое дитя – так мать при лучине прядет и качает колыбель.

Архипка прокрался к лодке, подстелил рогожку и устроился на ней с удобствами, еще подмостив под зад полы тулупа. Он видел, как ходят попарно стрельцы с факелом, видел, как сходятся пары и довольно долго торчат на одном месте, беседуя о всякой чепухе; видел также, как пустили по рукам баклажку с согревающим пойлом. И позавидовал – хорошо было бы запить пирог чем-то таким, чтобы обожгло и согрело. Вряд ли стрельцы пили сбитень – но Архипка от кружки горячего сбитня, куда от души положено и аниса, и перца, и меда, не отказался бы.

Видимо, стрельцы решили, что незачем околачиваться у забора вчетвером. Двоих отпустили. Архипка решил, что те двое какое-то время спустя вернутся и отпустят товарищей. Можно было за ними проследить – но это не было той добычей, о которой можно с гордостью доносить Деревнину. Тем более – именно этих стрельцов Архипка, сдается, уже однажды провожал до самых ворот их дворов.

Сторожевые стрельцы заранее притащили к забору невысокие колоды и поставили в заветренном месте. Двое оставшихся уселись на них и увлеклись беседой. Архипка вздохнул: ну, почему, почему не происходит ничего любопытного? Словно в ответ на его вздох калитка приоткрылась. Видимо, оттуда стрельцов окликнули. Один неторопливо подошел, обменялся с кем-то парой слов и позволил выйти сперва одному человеку, потом еще одному, и третьему, и четвертому. Третий и четвертый были ростом невысоки, и Архипка подумал: ахти, девок уводят! Он знал, что на Крымском дворе своих женщин немного, и что ж удивительного в том, что туда тайно водят здешних зазорных девок? Вряд ли такое следует сообщать Деревнину…

Однако один из них, сдается, был тот самый татарин в белой шапке и светлой дубленой шубе, что проходил беспрепятственно, по некоему тайному слову. Выходит, все дело – в девках?

Человека, занятого этим сомнительным промыслом, тоже хорошо бы выследить. Такой человек, пожалуй, в хозяйстве Земского двора пригодится. Поэтому Архипка дал этим четверым уйти подальше, а когда черные фигурки на белом льду стали ростом с тараканов, пошел следом.

Зрение у новоявленного лазутчика было отменное, книжным чтением не испорченное, да и ночь выдалась лунная, поэтому он хорошо видел четверых и даже посмеивался: им, оказывается, по пути, они перебираются в Остожье, и ему туда же.

Четверо остановились, тараканы слились в один невнятный и неподвижный комок, потом комок распался. Один человек остался лежать на снегу, трое, взявшись за руки, поспешили прочь.

Архипка остановился. До него не сразу дошло, что тот, в светлой шубе, лежащий, не просто так отдыхает, а попал в беду. Когда же Архип осознал, что человек даже на локте приподняться не пытается, то поспешил к нему из самых христианских побуждений.

– Эй, ты, как тебя, дядька, что с тобой? – спросил он, склонившись над лежащим.

– Меня убили… – еле выговорил тот человек. – Беги… В Кремль… скажи боярину Годунову… скажи слово «златоструй»… слово скажи… пусть людей пришлет…

– Да кто ж меня среди ночи в Кремль-то пустит? – удивился Архипка.

– «Златоструй»… боярину…

– Ты давай-ка вставай. Сейчас помогу. – И Архипка действительно попытался усадить человека, но тот застонал и подниматься явно не желал. Потом он дернулся и затих.

– Эй, дядька! Дядька! Ты что это?!. Дяденька, скажи что-нибудь! – взмолился Архипка.

Ответа не было.

И вдруг до него дошло – да это же смерть!

Трупа он не испугался – после того как вместе с Воробьем выносил покойницу, закутанную в старую простыню, Архипка знал: покойник тяжел, и не более того. Он иного испугался – ну как сейчас прибегут стрельцы и схватят его возле мертвого тела? И он пустился наутек. Соображения хватило, чтобы запутать следы и прокрасться на деревнинский двор огородами.

Деревнин уже спал, когда залаяли псы. Они знали Архипку, но должны были показать, что бдительны и готовы разорвать воров в клочки. Подьячему было чего опасаться – в подклете сидели люди, от которых можно ждать неприятностей. Могло случиться и такое, что их выследили и решили брать ночью. Он подождал – псы не унимались, но никто не орал заполошно, требуя отворять ворота. Тут до него дошло – да это же Архипка. Подьячий сам, когда парнишка убежал, заложил ворота засовом, полагая, что тот явится со вторыми петухами, а тогда уж поднимется Ненила – заводить тесто для хлебов, она его и впустит. Петухи в Остожье водились и, как полагается, устраивали в урочный час свою перекличку.

Пришлось совать босые ноги в сапоги, надевать шубу в рукава и брести на двор.

– Иван Андреич, покойник! Покойник там, Иван Андреич! – твердил Архипка. – Я видел – его ножом ткнули!

– Пошли на поварню, – сказал подьячий. Он понял, что стряслось неладное, и хотел добиться от Архипки вразумительного рассказа. Одновременно можно было растопить печь – Ненила будет за это очень благодарна, да и самому у печи теплее.

Деревнин знал, где у стряпухи хранятся в мешочках и пучками сушеные травы. Он растопил печь и поставил на шесток небольшой котелок, плеснув туда ковшом воды из ведра – как раз на две кружки.

– Садись, – приказал он. – Сейчас напою тебя горячим…

Он хотел заварить кипрей, и не просто кипрей, а с сушеной малиной, и добавить туда меда.

– Иван Андреич, там, на реке, лежит покойник. Настоящее мертвое тело, вот те крест! Его при мне убили, я только не понял, что это так убивают! Вот, глянь…

Архипка предъявил замаранную в крови рукавицу. Кровь еще не успела застыть.

– Кто убил, за что убил?

– Не знаю, и кто таков – не знаю. Тот самый татарин, кого безденежно по знаку на Крымский двор пускают! И он к боярину Годунову меня посылал!

– К кому?!