Меррик невольно рассмеялся. Толстое лицо Атабай-бека имело такие пухлые и выдающиеся вперед щеки, что приплюснутый нос совсем среди них терялся, особенно в профиль – нужно было постараться, чтобы его разглядеть.

– Он родственник Кул-Мухаммада, так нам сказали. Он мог донести из неприязни к родственнику. А мог иметь поручение от Тауекель-хана – воспользоваться случаем, чтобы выставить посла растяпой и дураком, – предположил мастер Кит. – Или же именно его подкупили калмыки. Вообще все, кого мы сейчас перечислим, могут быть подкуплены калмыками.

– Да, только доказать это невозможно. Третий – Мансур. Тот, высокий, хмурый, помнишь, мастер Кит? Тот, с кем сговаривался Сулейман. Про этого мы вообще ничего не знаем. Приближенная к Кул-Мухаммаду особа. Так сказал Сулейман. Судя по тому, что он устроил переговоры, так оно и есть. Тоже, наверно, родственник посла. Но из тех, кого называют бедными родственниками. Из тех, кто поневоле становится злопамятным. Эта добродетель у него на лице написана. Мог сидеть в засаде, выжидая удобного мига, чтобы нанести удар своему покровителю…

– Это не удар, сэр. Это крупная неприятность, не более того. Очень крупная… Насколько я понимаю восточных людей, для них удар – это удар меча или кинжала. Но Мансур тоже мог быть подкуплен еще там, в диких краях, откуда выехало посольство.

– Калмыки.

– Калмыки, о которых мы знаем очень мало. Четвертый – племянник посла. Тот, что сидел у самой двери. Как же его звали?..

– Карасай?

– Карасай, кажется. Карасай-бек, они же все там беки или ханы. И при нем был человек, который нам не представился. Тот верзила, что стоял за спиной Атабай-бека. Друг, брат, кузен, тот, у кого под зеленым кафтаном была кольчуга, а в руках он держал плеть. Предмет, крайне необходимый при деловых переговорах!

– Да, я заметил. Вид у него был устрашающий. И глядел он на нас злобно. Но мы не знаем их обычаев. Может, хотел показать, что готов любой ценой защищать хозяина. Итак, пятый – безымянный дикарь в кольчуге. Шестой? – спросил Меррик.

– Шестой, седьмой и восьмой. Три толмача-татарина. Хотя один, кажется, не татарин.

– Ты про того, который все время улыбался? И ничего не говорил?

– Да. Это, кажется, единственный, кого выпускают с Крымского двора. Но имени я не знаю.

Они разом вспомнили того человека – такие лица бывают у счастливых людей, которые устроили жизнь по своему вкусу, которые любят близких и близкие их любят. Сияние глаз ничем и никак не подделаешь – либо оно есть, либо его нет.

– Любопытно. А почему его выпускают?

Мастер Кит хмыкнул.

– Вот где, кажется, ответ на вопрос! И кому бы задать этот вопрос? Милорду Годунову?

Меррик поморщился – мастер Кит опять принялся паясничать.

– Придется опять послать туда нашего Сулеймана. Если только стрельцы его пропустят – боюсь, что после милой беседы с милордом Годуновым посол распорядится вообще никого и ни под каким видом на Крымский двор не пускать. В одном ты прав – нужно ехать к Годунову, пока он сам нас не позвал. И сразу предложить ему свою точку зрения.

– Да! Мало ли что наплели сегодня перепуганные и озлобленные дикари? Они желали свалить всю вину на «Московскую компанию» и решили, что все средства хороши. Они скажут то, что он пожелает от них услышать…

С такой особенностью испуганных людей мастер Кит сталкивался во Франции.

Меррик покачал головой в знак согласия.

– А речь шла всего лишь о степных лошадках, чтобы отправить их в город на севере – никак не запомню названия. Там бы они очень пригодились для доставки небольших грузов, – продолжал мастер Кит.

– Хол-мо-го-ры, – внятно произнес Меррик. – Наше слово будет против их слова. Значит, лошадки. Что бы кто ни говорил – лошадки. Приняв киргиз-кайсаков и выпроводив их с нагоняем и угрозами, Годунов, должно быть, пойдет в Кремль – обедать с царем и царицей. После обеда останется у них – для душеспасительной беседы, а потом вместе с ними пойдет в церковь на службу. Но он должен получить письмо с просьбой о встрече до того, как уйдет обедать! Выбери бумагу получше! Ты сам доставишь в Кремль это письмо, сам добьешься, чтобы его получил секретарь милорда Годунова. Сам он ведь почти не знает грамоты. Да, да. И такой человек управляет огромным государством!

Мастер Кит вспомнил королеву Бесс – свою королеву. Она ему нравилась причудливым своим нравом и железной хваткой. Уж она-то умела и читать, и писать, и знала толк в книгах и в пьесах.

– Нужен подарок для секретаря, – сказал он.

– Да. Погоди…

Нарочно для таких случаев, когда нужному человеку требуется немедленно вручить нечто приятное для дальнейшего дружества, у Меррика был сундучок с добром: перстни с камнями хорошей огранки, золотые цепочки, перчатки. Но у секретаря такой особы, как боярин Годунов, перстней, наверно, было в избытке. Меррик решил, что нужны деньги. Он взял три рубля, дар немалый, сложил монеты столбиком и, как принято у русских, завернул в бумажку.

– Письмо я сам напишу, ты этих здешних тонкостей не знаешь, – сказал он. – Подожди. Тут свой варварский этикет, будь он неладен.

Мастер Кит посмотрел на лютню – что мешало сыграть хоть простенькую мелодию, пока Меррик мучается над посланием? Но делать этого не стал – сейчас он был не в ипостаси вынужденного бездельника, а в ипостаси деловитого сотрудника. Она странным образом уживалась с его внутренней сутью – киргиз-кайсаки втянули его в настоящую интригу, которая могла бы украсить новую трагедию.

Он не собирался немедленно схватить перо и набросать первые строки трагедии про доблестного Тауекель-хана – он еще не понимал, что можно трагического прицепить к этой особе. Но интрига уже ожила, зашевелилась, даже радовала душу. Она могла пригодиться в будущем: когда помрет и отправится в ад к дьяволам зловредный архиепископ, можно будет вернуться в Лондон с новой трагедией, да и не одной. Москва, сама того не зная, предлагала трагических героев – взять хотя бы богомольного царя, за спиной у которого строит козни хитрый боярин. Или загадочное дело с убийством маленького царского сына – чьи тут руки в крови? Боярина Годунова?

Меррик считал, что