Шрифт:
Закладка:
Вот сюда-то – к этому судилищу, разум обращается со своим предательством и требует суда над Христом. И суд открывается. – Однако же, как ни грозно судилище, нельзя ли по крайней мере ожидать, что суд наук будет спокойный, умеренный, безстрастный? Ведь такова издавна репутация наук! Так; только не здесь, не на этот раз. Здесь, напротив, обнаруживается какое-то чрезвычайное раздражение и особенное ожесточение. Здесь критика, неумолимая во всяком случае, делается еще более безпощадной; анализ, все разлагающий и режущий, делается более, чем где-нибудь, убийственным. Отчего и за что? Все за разум в свободу человека, будто бы стесняемые христианством. И вот решение суда: самые сказания Евангельские о Христе признаются, если не вполне сомнительными, то не совсем подлинными, испорченными; учение Иисуса Христа, догматическое и таинственное, объявляется мечтательным и несостоятельным – и в самом себе, и в жизни человечества; чудеса Иисуса Христа признаются не действительными, а мнимыми, основанными только на приспособлении к понятиям и духу тогдашнего времени, на психических фактах. Сама идея об Искупителе и об искуплении мира называется фантастическою, вышедшею из темных преданий Востока; Церковь, Христом основанная, представляется, как учреждение, принадлежащее только временам невежества и нравственного мрака, ненужным для времен более просвещенных. Словом, все дело Иисуса Христа отрицается, отвергается, как неосуществившееся и неосуществимое в мире. Сам Он осуждается, как виновник, впрочем, не злонамеренный, а более мечтательный, увлечения и заблуждения людей на многие века.
Вот приговор о Христе современного, собственно ученого суда. И стоит под этим приговором Христос, униженный, лишенный всего своего сверхъестественного значения и всех искупительных прав над человечеством; Он низводится в ряд людей, если не совсем обыкновенных, то не много выше человеческих учителей и преобразователей религий, какие время от времени являются в разных странах мира. А Его Божеское существо? Разве оно не заметно для ученого суда и не поражает его? Но об этом существе здесь и речи нет; оно здесь даже немыслимо и более всего нетерпимо; всякая мысль и всякое слово о нем только еще более раздражает судей.
А человеческая личность Христа? Вот только эта личность остается неприкосновенною; она признается на суде вполне безупречною; единственная честь, которая оставляется Христу. Страшно все это! Страшно за истину Христову, страшно за человеческий разум, страшно за человечество! Правда, не произносится на Христа приговор смертный, но науки не произносят таких приговоров. Однако же отвержение всей основы, всей сущности, всей силы и значения того дела, в котором заключалась вся жизнь Иисуса Христа, для которого Он родился и вошел в мир, разве не может считаться равносильным осуждением Его Самого на лишение жизни? Если вы, братия мои, не имеете полных сведений об этом суде, то может быть вам любопытно узнать, где именно находится такое судилище? Это далеко, там, в высших сферах европейской, современной учености. Но оттуда и до нас доходят голоса и самые акты этого суда: разумею письменные противохристианские произведения этой учености, которых названий, равно имен писателей их, я здесь не хочу упоминать. Можно ли же быть уверенным, что и у нас такие произведения ученого суда не возбуждают излишнего к себе внимания, даже более или менее сочувствия? А что, если в стране православия окажутся и последователи этого суда, просвещенные распинатели Христа. Но особенно страшен приговор о Христе этого ученого суда тем, что наиболее сильно действуют на молодые умы; они увлекаются голосом науки, авторитетом учености, свободою мысли, и вслед за ученым судьями спешат сами поднимать голос против Христа. Это еще усиливает Его страдания, потому что в будущем времени, для которого молодое поколение возрастает, не обещает ничего лучшего…»
(19). «Мы пользуемся случаем, чтобы заявить о широком различии между скромным духом научного исследования и самоуверенным догматизмом так называемой позитивной науки. Наука воздерживается от слепого отрицания возможностей, превосходящих ее способы взыскания.
Жизнь не есть противоположность не живущей природе, но дальнейшее развитие ее. Знание не может переступить жизненной границы, потому что в настоящее время нет никаких средств проследить тайные перемены, происходящие за ее пределами. Есть мир, в который чувства человека еще не могут вступать (Dr. Maudsiy. Body aud Mind. P. 163).
(20). В одном из последних своих сочинений Nova Atlantis Бакон желал начертить идеал общественной и государственной жизни, управляемый такою конституцией, которая представляет осуществленное христианство в его чистом виде, без всякой примеси последующих наростов. По плану своему новая Антлантида похожа на утопию Томаса Моруса, а по форме изложения на город солнечный Кампанеллы.
(21). В. Гюго: «Нельзя сказать, что человек не занят, когда он углублен в размышления. Есть труд видимый и труд невидимый. Созерцать – это пахать, мыслить – это действовать. Взгляд на небо – есть дело. Фалес был четыре года без движения: он основал философию. Для нас затворники не суть праздные люди, и пустынники не суть тунеядцы».
(22). Аще бо творил бы еси добрая, елика веси, и прочая бы ти по ряду открылися, едино чрез другое уразумевши. (Если бы ты делал добрые дела, которые знаешь, то прочие, неизвестные, открывались бы тебе; одно другим, чрез другое объяснится (Марко Подвижник, «О Добротолюбии»).
(23). Эта мысль всего лучше объясняется следующим замечанием из статьи, помещенной в «Гражданине» 1874 г., март № 11, с. 320: «Блаженный Августин, рассуждая о времени, говорит в одном месте: что такое время? – Знаю, если вы меня не спрашиваете, а когда спрашиваете, что такое время, мой ответ будет: не знаю. Наши ученые богословы, рассуждая о предметах веры, держатся иногда так будто противоположного правила. Если не противоречишь мне, признают в себе веру, которой объяснить не умею: верую и не знаю. А если захочешь спорить со мной,
