(15). «В предчувствии бессмертия не есть ли также нечто согласное с указаниями науки? За смертию и гробом мы признаем лучший мир, жизни более возвышенные, формы (образы) более прекрасные, существа более совершенные, – этого верования не исторгнуть никому из человеческого сердца! Я не хотел бы считать этого верования только прозрением в дальнейшее развитие жизни чрез будущие периоды геологические; в этом инстинкте (предчувствии) лучшего мира заключается закон, ныне открытый, обнаруженный наукой о природе».

Луи Блан на могиле сына Виктора Гюго в нынешнем декабре сказал между прочим:

«Что же касается знаменитого старца, на которого обрушилось столько несчастий, то ему, чтоб нести до конца тяжести бытия, остается убеждение, счастливо выраженное им в прекрасных стихах:

C’est un prjiongement sublime la tombe;

On y monte, е겙tonnе` d’avoir cru, qu’on y tombe[73].

«В последнем письме, полученном мною от Барбеза – вообще последнем, которое было написано им – он говорит: «Я умираю и у тебя остается на свете одним другом меньше…. Я желал б верить в истину системы Рено, чтоб мы могли снова свидеться». Снова свидеться! Надежда выраженная в этих словах была источником веры Барбеза в продолжение жизни его и ее непрерывное развитие. Он не допускал мысли об окончательной и вечной разлуке. Виктор Гюго также не допускает этой ужасной мысли. Он верит в безсмертного Бога, он верит в безсмертную душу, и как ни сокрушило его несчастие, эта вера дает ему силу жить на пользу его другой семьи, которой принадлежит жизнь великих людей, – на пользу человеческого рода».

(16). В. Гюго: «Мы не можем ни понять человека точкой отправления, ни понять успех (рrоgres) целью, без двух сил, кои суть главные двигатели: верить и любить».

(17). «Сколько ни преуспевай умственная культура, сколько ни расти вширь и глубь естественной науки, и сколько ни раздвигайся дух человеческий, ему никогда не подняться над уровнем высоты и нравственной культуры Христианства, в том блеске, каком сияет оно в Евангелии».

На эти слова можно бы напомнить Боклю.

(18). Беседа Иоанна, епископа Смоленского на утрени Великой пятницы, при чтении Двенадцати Евангелий: «Вы слышите, братия мои, Евангельские сказания о страданиях Спасителя. Теперь хочу спросить вас: не были ли вы сами при Его страданиях? Не были ли при Его осуждении, поругании и распятии? Вы, конечно, скажете, что, слушая с глубоким вниманием и чувством описание Христовых страданий, мы, наконец, можем так живо представить их себе, как будто сами их видели, – и конечно при событии в зрелище, совершившемся почти за две тысячи лет до нас, и можно присутствовать только мыслию, воображением, чувством! О таком ли присутствии вопрос? Нет, братия, я ставлю вопрос прямо, и не только повторяю его определительно, но еще хочу усилить его другим вопросом: не участвовали ли вы в осуждении Спасителя? Да, скажете вы, все мы своими грехами внесли горькие доли в чашу скорбей Христовых, все мы повинны в Его смерти.

Но опять у меня не о том речь. Я вас спрашиваю: не были ли вы лично, действительным образом, если не в числе судей, то обвинителей или свидетелей против Христа, или, наконец, в толпе народа, который кричал: «распни его?»

Вы изумляетесь, вы ужасаетесь таких вопросов. Вы соображаете, что у нас теперь совершается только воспоминание события давно прошедшего времени! О, если бы это было только воспоминание! О, если бы распятие Спасителя было фактом одного известного времени, и оставалось делом только Иуды, иудейских первосвященников, Ирода, Пилата и безсмысленной толпы народа иудейского! О, если бы ничего подобного не повторялось в другие времена, при других людях и обстоятельствах!

Но вот зрелище, которое открывается в наше время; перед глазами нашими Иисус Христос снова предан и снова предстоит на суд. На каком суде? На суде настоящего, современного вам мира. И он, этот мир, судит Христа, по своим новым идеям и началам. Какое зрелище! Здесь уже не тот грубый, невежественный суд, который происходил в Иудее, – не те жалкие судьи, которые в отупении мыслей и чувств, сами ясно не сознавали, что делали: здесь, чтобы судить Христа, соединяется все, что есть высокого и блестящего в современном мире: просвещение, цивилизация, политика, все новые идеи времени, сюда обращены взоры всего образованного мира, чтобы по суду образованнейших его представителей определить отношения современного человечества ко Христу: как Его разумеет и что с Ним делать? Вот об этом-то суде я вас спрашиваю: не окажетесь ли вы участниками в нем, так или иначе. Опишу, по возможности, этот новый мировой процесс. Является новый изменник Христу, новый предатель. Кто? Это опять ученик Христов; это человеческий разум, Христом просвещенный, Христом выведенный из тьмы вековых, религиозных заблуждений, Христом поставленный на пути высшего духовного развития и направленный к познанию вечной истины. За что же он, этот ученик, изменяет Христу? Просвещенному разуму, в его современном развитии, слишком тяжело стало иго веры, налагаемое на него Евангелием; он чувствует себя как бы в неволе, связанным, приниженным;

он жаждет свободы мысли, свободы испытаний и убеждений: мрачный, суровый и холодный, он равнодушно выслушивает самые высокие и святые истины из уст Спасителя; ему скучно и тяжело в обществе верующих, окружающих небесного Учителя и разделяющих Его тайную вечерю; разуму представляются они жертвами неиспытанной веры, непроверенных чувств, даже рабами нравственного деспотизма. А когда Христос, на тайной вечери, предлагает наконец верующим в причастие Свое тело и Свою кровь, неверный ученик не выдерживает более; страшные бури мрачных помыслов одолевают и увлекают его, и он спешит оставить общество Иисуса и Его вечерю. Видите, что здесь дело отзывается уже не тридцатью сребренниками, что мысли нового предателя идут гораздо дальше, шире и глубже, чем древнего. – И предательство ужаснее! Итак, разум человеческий, оставив Христа, предает Его на суд современного мира. Разум хочет, чтобы все дело Христа, Его учение, Его образ действий в земной жизни, Его права над человечеством, самые Евангельские сказания о Нем, чтоб все это было подвергнуто самому строгому разбирательству, по началам суда просвещенного, независимого не от каких авторитетов и преданий. Где же на это суд и где судилище?

Открывается новый, великий синедрион. Вы имеете ли понятие об этом синедрионе? Это собор высших наук, в их современном направлении, наук, утверждающихся на свободном исследовании предметов веры и знания, более на опыте, чем на умозрении, более на самостоятельности изысканий, чем