сил, которые вступили бы в борьбу с такими громадными и хаотическими бедствиями? А если невозможно поверить этому, то вот над нами уже занимается заря надежды на какое-либо действительное появление этой Силы на поприще человеческой жизни и истории; некоего предчувствия (говоря словами хоть бы Г. Стюарта Глении) «чудесной, сердца потрясающей силы, той общей теории происхождения, прогресса и судьбы человечества, в которой центральный образ, олицетворенный во всем прошедшем и торжествующий во всем будущем, есть распятый Сын Божий». Но если потрясающая сердца и искупляющая сила того, что христиане называют Евангелием, так «чудесна», и если мы были в праве полагать, (руководимые Д. Штраусом), что окружающая нас сила есть, «благая и разумная Сила», и если, наконец, история на каждом шагу подтверждает и оправдывает мнение об удивительной действительности Евангелия для возвышения и воспитания человечества, то мы думаем, что возвращение наше к вере, в то, что христиане называют Царством Сына Божия, весьма недалеко. Если мы можем усмотреть, что Крест Христов был фактически столь благодетелен, то, при допущенной нами благой и разумной «окружающей нас Силе» нам остается только шаг к сознанию, что это потрясающее сердца событие могло быть в мыслях этой Силы прежде, чем оно было в наших, могло возникнуть из недр Ее разума и Ее любви, как существенная часть мощной мировой драмы, что оно могло, возвращаясь к простому христианскому языку, быть спасением предопределенным прежде основания мира. А дойдя уже до сего, мы весьма недалеко от третьего понятия, которое довершит наше полное обращение ко христианству».

«Когда все эти перемены мнения (о вопросах естествознания) случились на наших собственных глазах, когда при всех усилиях и при употреблении всевозможных средств исследования, вопрос: «что есть жизнь и что есть смерть?» становится с каждым днем все темнее и неразрешимее, и когда история, наконец, самым положительным образом утверждает, что случай возвращения в жизни был засвидетельствован значительным числом людей и был причиной обширных, нравственных и политических результатов, видимых поныне, могущественно действующих до нашего времени, то каким образом, повторяем, наука может отказываться, вместе с Д. Штраусом, слышать о такой вещи, как воскресение из мертвых? Как, при той ограниченной опытности, какою мы, в настоящее время, обладаем, может кто-либо отрицать возможность этого, наперекор столь многим прямым свидетельствам о действительно случившемся? Каким образом, в виду отчаяния, с каким самые деятельные исследователи нашего времени отказываются от задач, касающихся жизни, может какой-либо лжефилософ браться за изложение законов и доктринерствовать безусловно, что какая-либо высшая духовная причина не могла, в Иисусе, впервые вступить на вид и оказаться способною произвести такие же результаты и в других случаях, если бы только подобные условия могли повториться? Ни один компетентный мыслитель не смотрит на чудо, как на нарушение законов природы. Его просто определяют как обнаруживание какого-либо высшего начала, превозмогающего действие низшего. Та нервная сила в мускуле удерживает и превозмогает обычную силу тяготения».

«Если раз допустить, что существование не оканчивается тем, что мы называем смертью, то возвращение Христа на землю было только обнаруживанием высшего закона нашего бытия в видной форме. Каждая страница Евангелия и писаний св. Павла обнаруживает, что учение о безсмертии души, подтвержденное событием воскресения Христа, есть великая основная истина, которую Апостолы должны были возвестить человечеству. Если бы Христос не восстал из мертвых, то они были изо всех людей самые несчастные. Человеческая жизнь со всеми ее падениями и стремлениями была бы обманом».

Штраус: «Та сила, от коей нашу полную зависимость мы ощущаем, отнюдь не есть просто грубая сила, пред которою мы преклоняемся в немой преданности; но она в тоже время Порядок и Закон, Разум и Благо, коему мы предаемся с любовным доверием».

Английский рецензент при этом случае замечает: «Штраус конечно должен разуметь безсознательный, т. е. неразумный разум. Но мы протестуем против такой зловредной путаницы слов».

(11). Неутаема есть от Бога всякая мысль. Веру имать и весы пред Богом всякая мысль (Марко Подвижник «О Добротолюбии», с. 23). «Пусть каждый из нас подумает, что всякая его мысль, чувство, слово, может случайно высказанные, всякое его дело, когда бы я как бы то ни было, может быть и ненамеренно сделанное, которым он сам не думал придавать какое-нибудь значение, все это живо в жизни, и составляет уже факт невозвратный; все это полетело из души в мир и там неудержимо произвело сродные себе действия; там, встретившись с противными, вступило в борьбу с ними, и таким образом живо и действенно вошло в состав атмосферы, обнимающей, проникающей, наполняющей жизнь мира! Ты не думаешь об этом, ты забыл, каким чувством, или намерением, или словом, несколько лет, ты дохнул на свет Божий? Но это вдохновение твое пошло живою струею в воздух мира» (Из слова преосв. Иоанна, епископа Смоленского).

(12). В. Гюго: «Мы знаем, что есть атеисты знаменитые и могущественные. Эти последние в сущности, выведенные на чистую воду, (ramenйs au vrai), не твердо уверен в своем атеизме, по самому могуществу своему. С ними все дело в определении. Во всяком случае, если она не верят в Бога, то, быв великими умами, доказывают бытие Божие. Мы чтим в них философов, осуждая безусловно их философию».

(13). Пусть люди размыслят в самих себе о сих трех, т. е. о Бытии, Знании и Воле; и рассудят, не есть ли на основании сих трех и в них также Троичность («Исповедь» блаж. Августина).

Яко же в человеке есть ум и слово и дух, и ниже ум без слова, ниже слово без духа, и друг в друзе суща, и о себе. Ум бо словом глаголет, в слово духом является. По примеру сему, еже по образу сущее вкратце и о сем являя, темен образ безыменный и началообразный Троицы носит человек: Ум убо Отец, слово же Сын, Дух же Святый воистину Дух, Богоноснии отцы приточне учат пресущную святую и преестественную догматствующе Троицу, единаго Бога в трех ипостасях… (Григорий Синаит, «Добротолюбие»).

Лютер указывает на троичество в солнце: его вещество, свет и теплота.

(14). В. Гюго… «От устрицы до орла, от свиньи до тигра, все животные есть в человеке, (sont dans l’homme), и всякое из них бывает в том или другом человеке. Иногда даже несколько животных вместе» (piusiers d’entre eux а la fois).

«Животные – не что иное, как олицетворение наших добродетелей и наших пороков, блуждающие перед нашими глазами, видимые призраки наших душ. Бог показывает нам это, чтоб нас вызвать на размышление. Животные суть только тени, и потому Бог создал их неспособными к воспитанию