Штраус: Всякая тайна кажется неразумною; а между тем ничто глубокое в жизни, ни в искусствах, ни в государстве, не лишено таинственности.

(2). Льюис. «Философия свершила свой круг, и в 19 столетии мы стоим на том же месте, на котором были в 5».

(3). Паскаль. «Если так много вещей естественных, превосходящих разум человека, что же надо сказать о мире невидимом, о предметах сверхъестественных?»

(4). Штраус. «Мы стоим здесь у предела нашего знания, мы глядим в бездну, глубины коей не можем измерить».

(5). «Две вещи, – говорить Кант, – поражают меня страхом: звездное небо и сознание нравственной ответственности человека. И при всей полноте здоровья и силы, когда напряжение деятельности прекращается, и наступает остановка размышления, научный исследователь чувствует, что его объемлет тот же страх. Отрывая его от земных затруднений, чувство это приобщает ему силу, которая дает полноту и тон его существованию, но которую он не может ни анализировать, ни понять».

(6). Д. Бастиан приходит к мнению Св. Павла и замечает, что «полная оценка размера нашего неведения есть лучшее и вернейшее приготовление к расширению сферы нашего знания».

Неразумеяй истины, ниже истинно веровать может. Разум бо по естеству предваряет веру (Марко Подвижник, «О Добротолюбии», 1, 24).

(7). Виктор Гюго: «Привет тому, кто преклоняет колена».

(8). Катрфаж: «Понятие о божестве и понятие о другой жизни точно также распространены, как понятие о добре и зле. Как бы ни были они иногда неопределенны, тем не менее они всегда производят известное число весьма значительных фактов».

(9). В. Гюго («Отверженные»). «Удивительна способность успокаиваться на словах: одна северная метафизическая школа, несколько туманная, вообразила совершать переворот в человеческих пониманиях, заменяя слово Сила словом – Воля.

Сказать: растение хочет, вместо – растение растет, – эта мысль действительно была бы плодотворною, если бы прибавить: вселенная хочет. Почему? Потому что вот что бы из этого вышло: растение хочет, следовательно, оно имеет свое я; вселенная хочет, следовательно, имеет Бога. Что же касается до нас, которые, в противоположность этой школы, не отвергаем ничего а priori, то мы менее понимаем волю в растении, чем волю во вселенной, ею отвергаемую. Отрицать волю безконечного, т. е. Бога, – это возможно только под условием отрицать безконечность. Отрицание безконечного ведет прямо к нигилизму (nihilisme). Все становится представлением ума, умозаключением (conception de l’esprit). С нигилизмом невозможны никакие прения, потому что логичный нигилизм сомневается в существовании своего противника; он не уверен даже в том, что сам существует. Став на его точку зрения, можно полагать, что он сам для себя ничто иное, как представление своего ума, умозаключение. Он только не замечает, что все, им отрицаемое, в то же время он принимает гуртом, произнося одно только слово: ум. Одним словом, никакого пути для мысли не открывается философиею, которая приводит все к одному слову – нет. На нет один только есть ответ: да. Нигилизм ничего не значит, с ним ничего не поделаешь, из него ничего не может выйти (Lе nihilisme est sans portиe). Нет ничтожества. Нуль не существует. Все есть ничто. Ничто есть ничто. Человек живет утверждением (аffirmation) болeе, чем хлебом.

(10). Английский рецензент последнего Штраусова сочинения «О старой и новой вере» спрашивает в одном месте автора: «Есть ли понятие о вселенной, как о часовом механизме не только часть истины, но вся истина о материи, доступная разумению человека?» В другом месте он говорит ему: «Вы обращаетесь к нам с догматом, что наша обожаемая родня есть часовой механизм, и приказываете нам поклоняться планетарию». «И что еще? Доводя это положение до последней границы нелепости, вы хотите заставить нас поверить, не только что вселенная есть произведение механизма, но еще механизм вполне самоустроенный! Вполне готовы мы внимать всему, что естествознание может нам сказать; мы глубоко интересуемся его результатами; мы искренне удивляемся остроумию и самоотвержению его учеников. Но когда все сказки его сказаны, и все удивительные заключения проверены, то оказывается, что мы только достигли границы, где начинаются метафизика и богословие, и где религия приемлет чистый результат и созидает из него здание славы и красоты для духовных нужд человека. Как великий процесс вселенной совершался и совершается, это не касается вас, как богословов, ни в малейшей степени. Пусть это было, (как скажут разногласящие геологи), путем непрерывности или путем катастроф; пусть это было, (как скажут разногласящие физиологи), или беспрерывным развитием новых видов, или последовательными актами того, что иные называют «творением». Не в этом теперь вопрос, нас занимающий. Для нас важный вопрос в том: беспомощное ли мы игралище слепой, грубой, бессознательной, неразумной судьбы? или же мы дети Божии? Должны ли мы ползать подобно псам, под бичом какой-то неведомой судьбы или случая, или того и другого вместе, которые могут, в любой день, обратить против нас все ужасы? Или нам возможно знать с нравственною уверенностью, что «все целое есть благо?» Возможно ли, чтобы мы одни были личными, между тем как неведомая сила, из недра коей мы произошли, безлична? Одни ли мы только, в этой ужасающей вселенной, имеем сознание нашей участи и ее законов? Есть ли человек, – страшнейшая из невообразимых гипотез! – высшее известное бытие во всем существующем, и однако осужденное (какою-то потешною иронией злорадной судьбы) обожать с радостью и покорностью «вещи низшие в порядке бытия, чем он сам?» Невероятно и невозможно! Таков, мы уверены, будет ответ каждого компетентного мыслителя, который только не потерял головы от физических открытий, и у кого осталось сколько-нибудь ума для тех высших изучений метафизического и гуманного разряда, кои дают ключ к неразрешимым иначе загадкам естествознания».

«А если только этот пункт сознательности или личности Божества допущен, то в сущности все допущено. Царство Бога Отца (как сказал бы Гегель) утверждено. Первое слово Христианского катехизиса снова выучено. И мы вновь верим, (хотя еще сознавая, как недостаточны все наши выражения, чтоб изведать бездну), в Бога Отца, сотворившего меня и все человечество».

«А за первым (о бытии Божием), не замедлить последовать и второе поучение. Ибо ни один мыслящий человек, не ослепленный физическими обольщениями, не может закрыть глаза пред ужасными фактами, которые христиане коротко называют грехами. Какой человек, с сердцем в груди, решится утверждать, что он остается «веселым и покорным», когда он видит вокруг себя ужасы зла? Как может любой человек, который (в каком либо смысле и под каким бы то ни было названием), верит в «окружающую нас Силу, благую и разумную и родственную нам самим», поверить, что эта сила останется безучастною и не породит целительных