Иногда находят на тебя сомнения, помыслы, страшные мечты; хочешь отбиться от них, – нет, они так и лезут с насилием. Ощущаешь что-то чужое, напускное, – которое потом как будто удаляется, и ты чувствуешь себя облегченным, и дышишь свободнее.

Имеет человек внушения благие, к добру, имеет и внушения злые, к злу.

Сатана принимает иногда вид ангела светла; как их различить, и на каком основании невольная, кажется, ошибка влечет за собою опасные следствия?

Приходится решиться на что-нибудь, и мы, при всем желании поступить хорошо, не знаем, как поступить: так основания бывают в наших глазах сходны, или так мы слепы, что иногда без умысла предпочитаем худое или худшее, не различаем добра со злом.

Мудрено бывает разобрать, какому внутреннему голосу надо следовать, как в том, или другом, безразличном с первого взгляда, случае, поступить.

Человеку легче подниматься превыше небес, удобнее проникать в преисподняя земли, измерить миллиардные расстояния между отдаленными звездами, чем разбирать движения своего ума, ощущения своего сердца: познать самого себя – всего труднее для человека.

Ни о каком событии мы не можем сказать, к добру ли оно, или к худу. Разве скажем: все к лучшему.

Человек, преступая заповедь Божию, вкусил от древа познания добра и зла, но ведь не познал он добра и зла, что же это значит?[58]

Первородный грех искуплен, а между тем корень его или следствие в нас остается: в чем состояло искупление? Весь род человеческий грешит и грешит, Праведников мало. И пророк сказал: аще Ты, Господи, назриши, кто постоит? Как понять учение о наказаниях? Тело истлеет, что же будет мучиться? Дух? Какой другой огонь есть для его очищения? Да для чего это? Кому польза и какая?

Что такое долготерпение Божие?

Бог управляет миром и ведет всякого человека. Бог наказывает, награждает, попускает, ведет к лучшему, посылает болезни, искушения, смерть, исцеляет. Если все происходит по Его провидению, усмотрению, и ни один волос не падает с головы нашей без Его ведома, то что же остается человеку? Что может он делать сам по себе?

И если вперед все предопределено и все известно, то зачем же процедура попечений, искушений, и, наконец, мучений? Наверху написано! Так внизу только представление в лицах высших идей!

Для чего и для кого оно нужно?

Опять тайна. Совпадение свободы с необходимостью в действиях человека, общества, в истории.

У нас нет и нет ничего своего: мы как будто какие-то орудия! актеры с полученными ролями. Пожалуй хоть так. Ну, а как играем мы свои роли?

В том-то и задача, скажем, переводя мысль на этот язык.

Что такое долг? Голос совести? А если совесть неразвита, или если она искажена, по наследству, обычаем? В чем же состоит вина тех несчастливцев, которые получили от природы свойства, наклонности злые, и которые силою их стремятся, увлекаются ко злу? Как посудить о миллионах диких, которые родятся, растут и живут со зверским расположением?

Чтоб я не превозносился чрезвычайными откровениями, дано мне жало в плоть, [пакостник плоти], ангел сатанин, мучит меня, [да ми пакости деет], чтоб я не превозносился. О сем трикраты Господа молих, да отступит от мене. И рече ми: довлеет ти благодать Моя: сила бо Моя в немощи совершается (2 Кор. 12, 7–9).

Ты скажешь мне, – говорит Апостол, – за что же еще обвиняет [Бог]? Ибо кто противостанет воле Его? А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его, зачем ты меня так сделал? Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого? (Рим. 9, 19–21)

Никто не может придти ко Мне, если его не привлечет Отец, пославший Меня (Ин. 4, 49).

Если то не дано будет от Отца Моего (Ин. 6, 65).

Кто же может спастися? Человеком это невозможно, Богу же все возможно (Мф. 19, 25–26).

Дать сесть по правую и левую руку Мою не от Меня зависит, но кому уготовано Отцом Моим (Мф. 20, 23).

О глубина богатства и премудрости разума Божия! Яко неиспытани судове Его. Кто бы разуме ум Господень? Или кто советник ему бысть!… Яко из того и тем, и в нем всяческое: Тому слава во веки. Аминь (Рим. 11, 35–36).

Кто исповедует пути Господни?

Все это вопросы, более или менее таинственные, отвлеченные, теоретические.

Но вот вопрос практический, великой важности для человека: произрастил ли ты свойства добрые, тебе дарованные, тобою как бы то ни было полученные? На доставшиеся тебе десять талантов, приобрел ли ты другие десять талантов? А если только восемь, пять, ни одного? А если расточил блудно, потерял, испортил полученное? Страшная ответственность!

И всякий добросовестный человек должен со страхом обращаться к себе с этими вопросами, и никто не осмелится отвечать с уверенностью, что может расплатиться сполна, и что он исполнил урок ему заданный.

Никто святой человек[59] не может сказать о себе: я делал именно все то, что должен был делать[60]. Вот почему самые праведники, Печерские угодники, Фомы Кемпийские, плакали о грехах своих, и надеялись только на милосердие Божие.

Как же исполнить задачу свою? Как сделать свое дело? Господи, научи нас творити волю Твою! Нам дан образец и идеал в Евангелии, к нему и должны мы стремиться по мочи, по силе, стараться, по крайней мере, быть лучше в середу, чем были во вторник, по выражению Карамзина, и верить. К свободе призваны все, братия, только б свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовию служити друг другу (Гал. 5,13).

Ум не удовлетворяет нашей пытливости: так что же остается, кроме Веры? Станешь озираться и рассуждать, – с одной стороны (в области ума), глубина недосягаемая без дна, и мрак. Оборотись на другую сторону (в область веры): там что-то светится… «Вдали в мерцании багряном…»

Необходимость веры

Какая самая большая жертва, которую может принести человек, ум? Вера.

Потому-то и велики слова Пресвятой Девы Марии: буди мне по глаголу Твоему. Этих слов ожидал весь древний мир, и за ними последовало рождение Спасителя.

Вот наш идеал в этом отношении, вот что можем мы делать здесь: верить и предаваться в волю Божию.

Казалось бы, это очень легко при сознаваемой ограниченности разума и невозможности постигнуть окружающие тайны. Нет, это всего труднее; в ушах наших как будто раздаются еще