Напрасно берутся иные объяснять все – это можно сказать не только левой стороне, но и правой; богословам точно так же, как и философам. Таким образом, вы не докажете того или другого окончательно, а только возбудите больше недоверчивости и сомнения. Ваши объяснения условны, и если иное объяснится вами под разными условиями и подразумеваниями, то тотчас встанет кругом еще более новых вопросов и недоумений, – особенно в наше время, в нынешнем поколении, которое родилось как будто под каким-то особенным злым сочетанием звезд. (23)

А кто же там, в этих мирах? Никого? Что там делается? Это только мебель?

Да тебе-то что до этого за дело? Ты смотри и думай о том, что у тебя под носом. О делах тех миров тебя не спросят, и они до тебя не касаются.

Желательно было бы иметь вот какое сочинение: пусть представят нам прежде всего картину мироздания с его чудесами, и покажут непостижимость таких-то и таких явлений в природе и ее царствах, в человеке, как можно яснее, нагляднее, многостороннее, осязательнее. Потом докажите ограниченность разума на самых простых предметах, не только на высших; наконец приведите в пример особые события, или случаи, критически засвидетельствованные, которые убеждают предполагать существование другого мира, производят чаяние. На этих основаниях доказывается, де, или дается чувствовать бытие Божие, бессмертие души, существование другого мира, – три вопроса, тесно связанные между собою…

План желаемого сочинения был бы следующий: Есть природа видимая – вот она. Есть природа невидимая – вот ее явления, заставляющие предполагать ее.

Мы не понимаем в видимой и того, кольми паче в невидимой.

Отвергать не можем, и должны сознаться в ограниченности разума и необходимости веры.

Мы окружены чудесами, куда ни обернемся, то есть, мы не имеем силы проникнуть ни в одну высшую тайну, не смотря на все свои старания, и должны склоняться смиренно главою, и просить о помощи свыше.

Помощь и подана в Откровении. (24)

Христос говорил ученикам: этого не понимаете вы теперь, но поймете после.

Будем сперва жить, как там заповедано, тогда и поймем, и т. д.

И вот вера, необходимая на таком-то основании, предлагает нам такие-то положения, приведенные в порядок, в систему, под именем богословия или науке о Боге…

Вот как она объясняет эти положения, применяясь к человеческому условному языку и понятию, говоря, например, о гневе или милосердии Божием.

Некоторые положения имеют больше доказательств, понятнее; другие менее, например….

Многого мы не понимаем в Священном Писании, потому что иначе связываются у нас мысли, другой склад ума у нас, чем на Востоке, где первоначально оно произошло, да и вообще язык наш ограничен. Этот способ изложения обещает ныне более успеха, чтоб возбудить благоговение, произвести священный трепет, зародить страх Божий, названный от мудрого началом премудрости.

Что есть своего у человека?

Пусть разберет наилучшие свои действия, опускаясь в сокровеннейшие тайники своего сердца… Жалею о нем, если он найдет там что-нибудь хорошее, и останется довольным собою. Ничего своего не может открыть в себе человек, кроме дурного: мутен источник самых чистых, по-видимому, намерений. Ни о каком действии своем не можем мы сказать утвердительно, из какого внутреннего источника оно происходит, из доброго или худого. Сделаешь поступок, станешь искать источника, не найдешь с достоверностью, утонешь в бездне сердца.

Сердце наше кладязь мрачный

Тих, покоен сверху вид.

Опустись на дно – ужасно:

Крокодил на дне лежит.

Остается только молиться: Господи, буди милостив мне грешному!..

Что есть хорошего в нас, то не наше, мы получаем его откуда-то. Вы добры, положим, сердце ваше сострадает несчастиям ближнего, вам хочется помочь всякому угнетенному, вы не любите сердиться долго, не имеете ненависти в сердце, – ну, да это природные ваши свойства, – полученные вами при рождении: вы не можете жить другим образом, не можете питать зла, не можете поступать иначе. В чем же состоит заслуга человека? Все добродетели – дар Божий. Хвалиться ими нечего, вменять их себе в достоинство и того менее.

Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалиться, как будто не получал! (1 Кор. 6, 7)[56]

Дурное – вот это наше. И мы видим ясно, что это наше. Грехопадение доказывается для нас ограниченностью ума[57], порочностью сердца, влечением ко злу, неудержанностью греховных помыслов, о чем говорит с такою горячей скорбью апостол Павел: Ибо мы знаем, что закон духовен, а я плотян, продан греху. Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр. А потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть, в плоти моей, доброе: потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Добра, которого хочу, не делаю, а зло, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. И так, я нахожу закон, что, когда хочу делать добро, прилежит мне зло. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием. Но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего, и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих.

Бедный я человек! Кто избавить меня от сего тела смерти! (Рим. 7, 14–25)

Следовательно, человек поврежден. Каким образом он мог сделаться поврежденным? как он мог пасть? Как, откуда и зачем явилось зло?

Это опять тайна.

Повторим опять, указывая на этот пример, что должно принимать тайны невидимые, неосязаемые, хоть бы мы и не могли понимать их: грехопадение было, натура наша повреждена, – мы чувствуем это, а не можем понять наказания Адамова, простирающегося на весь род человеческий.

Каким образом повреждение продолжается? Если есть физические болезни, которые передаются по наследству, то почему же не может передаваться и нравственное коренное повреждение? Но почему потомки страдают за праотца?

Не повторяется ли во всем роде человеческом первородный грех, то есть, не спадает ли всякий человек, как Адам, но каждый по-своему?

Всякий человек, обратив на себя внимание, заметит, что часто он слышит в себе чужие наветы, решительно несогласные с его образом мыслей. Откуда они происходят? Что они такое? Кто их шепчет? Не тот ли змей, что прельстил нашу прародительницу? И