Шрифт:
Закладка:
– А как же рыбные фермы? Их ведь как раз для того и организуют.
Я делаю гримасу.
– Хочешь честный ответ?
– Я всегда хочу честный ответ.
– Ладно. – Беру паузу, чтобы откашляться, поскольку не люблю строить из себя моралистку. Однако не могу отрицать того, что заинтересованность Эзры меня радует. Большинство людей просто отключаются после первой порции информации, которая противоречит их картине мира. Что ж, понятно, правда никогда не бывает удобной. – Рыбы на фермах напичканы медикаментами и не адаптированы к окружающей среде. Их чешуя, вследствие жизни в тесноте, обычно густо усеяна паразитами. Если это вообще можно назвать жизнью. – Я с горечью усмехаюсь. – Водяные клещи поедают несчастных рыбешек живьем; у выращенных в неволе лососей икра серого цвета. И тогда ее окрашивают: покупатели получают от продавцов палитру оттенков, которые варьируются от розового до оранжевого.
Эзра даже поперхнулся.
– Больше никаких бейглов с лососем!
– Не шутишь? – спрашиваю я. И он ухмыляется.
– Категорически. Разве нельзя положить на хлеб что-нибудь другое?
Я замолкаю, не находя слов, а он тем временем окидывает взглядом местность и, определившись, где мы находимся, на очередной развилке сворачивает налево.
Я быстро догоняю его, и мы снова идем рядом.
– Прошу прощения за то, что осталась в твоем доме, хотя знала, что тебе это не нравится. И еще за Ричарда. Он поступил несправедливо.
Эзра отвечает не сразу. Ветер шумит в густых кронах деревьев, которые защищают нас от солнца. Наши шаги звучат в унисон. Им вторит громкий стук моего сердца. Наверное, было неразумно произносить такие вещи посреди леса? Если Эзра сейчас меня бросит, я понятия не имею, как выбираться.
– Я очень немногих впускаю в свою жизнь и к тому же сыт по горло фальшью. Когда мой менеджер сообщил о ситуации со «Статусом», я не испытал особого восторга. Не только из-за того, что они, можно сказать, вынудили меня взяться за эту работу. Мне не по душе ни сам журнал, ни его сотрудники. И во многом я исходил из того, что ты принадлежишь к тем, кто планирует выжать из меня побольше, а после облизнуться и причмокнуть. Так что извини.
– Ничего, все хорошо, – говорю я. И действительно так думаю.
– А еще я хочу, чтобы ты смогла опубликовать свою статью о бухте. Действительно здорово – встретить человека, который болтает не только о последних сплетнях и всяких сиюминутных мелочах. Ты меня заинтересовала. – Я краснею, и это не укрывается от внимания Эзры. Он смеется. – Я имею в виду твою учебу и тому подобное. Ты за свои убеждения даже за решетку угодила!
Я со смехом заправляю рыжую прядь за ухо и вскидываю голову.
– До сих пор меня из-за этого называли ненормальной.
– И что же такое ненормальность?
– Ну, не знаю… Слово вообще специфическое. Означает нечто такое, что другие не принимают. В моем случае – то, что выходит за рамки. Но если рамки допустимого устанавливают такие, как Уолби, то я лучше преступлю черту, чем буду стоять рядом с ним.
Эзра облизывает губы.
– А я не отличался усидчивостью.
– В смысле?
– В детстве. Не мог сосредоточиться; родителей уговаривали сдать меня куда-нибудь – ну, в такое место, где исправляют при помощи таблеток. Я боялся до усрачки. – Он хрипло смеется. – Как-то я спросил отца, действительно ли я такой ненормальный, как все говорят. Он только вздохнул тяжко и ответил, что я действительно ненормальный, только в хорошем смысле. У меня были проблемы с вниманием, и потому я не вписывался в систему. Однако родители не хотели, чтобы я изменился. Знаешь, что самое смешное?
Я вопрошающе смотрю на него.
– То, на что жаловались мои учителя, сейчас обеспечивает мне крышу над головой.
– Каким образом?
– К девяти годам меня вызывали к директору столько раз, сколько другие не насчитают и за все свои школьные годы. Я изрисовал все тетради и все столы, а однажды, когда меня на перемене не выпустили из классной комнаты, целиком покрыл каракулями стену. Я всегда что-то рисовал, сколько себя помню; на сто процентов был сосредоточен на этом занятии. Если бы меня заставили вписаться в систему, я бы навсегда вышел за флажки. И тогда я установил флажки сам для себя.
Я усиленно принимаюсь моргать, потому что к глазам внезапно подступает влага и зрение затуманивается. Мне ясно, насколько ошибочно я оценила Эзру. Тряхнув головой, я размышляю над услышанным.
– А ты не думаешь, что у многих та же проблема? То, что ты рассказываешь, должны услышать и другие люди! Почему никто не знает, кто ты на самом деле?
– Не имею ни малейшего желания выставлять себя на обозрение. Мне нравится, как я живу. Пока сам я остаюсь на заднем плане, на передний план выходит творчество. Это моя работа. Я люблю ее! Однако не понимаю, почему должен жертвовать ради нее свободой. Я хочу спокойно ходить по улице. Хочу иметь друзей, которые со мной честны. Хочу развлекаться с приятными мне людьми. Хочу в одиночку ходить за покупками, путешествовать, совершать ошибки. Хочу быть собой. Иначе однажды я сам перестану понимать, кто я, потому что каждый день обо мне будут сочинять новую историю. Неужели у людей нет других дел? Лучше бы помогали тебе спасать мир!
Эзра смеется, и я на секунду останавливаюсь. А при следующем шаге едва не спотыкаюсь. Потому что в голову опять лезут всякие глупости. Например: нравится ли он мне? Да, он мне нравится. Нравится! Потому что я его понимаю. Понимаю, что он скептик и никому не доверяет. Понимаю, почему избегал оставлять меня в своем доме. Понимаю, почему не хочет иметь дело со «Статусом». Но кто знает – шли бы мы сейчас рядышком по горной тропке, если бы раньше не случилось фатального непонимания?
* * *– Вот и пришли.
Эзра отводит в сторону ветку кустарника, чтобы пропустить меня на укрытую от людских глаз полянку, и я вижу поросшую мхом каменную стену. Провожу по ней пальцами, ощущаю сырой камень и мягкий прохладный мох.
Внезапно Эзра хватает меня за руку.
– Подожди! Закрой-ка глаза!
– А что там? Глубокий обрыв? И сейчас ты столкнешь меня вниз, потому что я слишком много знаю? – Мне смешно, однако Эзра не заражается моим весельем. – Эзра? – Меня охватывает легкая паника. – Ты ведь не столкнешь меня?
– Закрой глаза и положись на меня, – шепчет он мне на ухо, склонившись так близко, что дыхание щекочет шею. Я чувствую вибрацию его голоса; она отдается в теле эхом. Зажмуриваю глаза, и эффект усиливается. Мои ресницы дрожат.
Эзра осторожно ведет меня по каменистой почве. Когда я оступаюсь,
