Человечек соскочил с кровати на пол и неожиданно поклонился мне в пояс:

— Виниться я пришел к тебе, Антон! Не думал, что ты хозяев дома врачуешь. Думал, злыдень какой. Уж очень сила чародейская в тебе непонятная: то живая, целительская, а то вдруг мертвая.

От этой тирады я сам присел на кровать и выдавил:

— А ты сам кто?

Человечек выгнулся, выпятил грудь вперед и гордо сообщил:

— Я — хранитель дома. Зовут меня Трифон. Живу тут, почитай, под 50 годков.

— Домовой что ли? — пытаясь скрыть удивление, переспросил я.

— Ну, да! — радостно откликнулся Трифон. — Меня дед твой с Кочаров сюда принес. Как он с бабкой поженились, дом этот отстроили, так и поселил здесь. А раньше я на Кочарах жил.

— Каких Кочарах? — снова спросил я.

— Ну, деревня рядом есть Кочары, где Пал Иваныч, дед твой раньше жил, — разъяснил домовой. — Сейчас она Красный путь прозывается. Её до войны переименовали.

— Ага, — понял я. Действительно, раньше, еще до войны дед жил в соседней деревне Красный путь. Деревня была большая, даже правление колхоза там располагалось. Только после войны она вдруг как-то обезлюдела, колхоз переехал в соседнее, более крупное село Коршево — поближе к автотрассе да к железной дороге. Да и в Красный путь с войны ушедших мужиков едва ли не с четверть вернулись. Сейчас там, как я помнил, всего-то домов пять осталось. Да и в тех одни только старики жили.

— Кваску хочешь? — домовой налил в стаканчик бурой пахучей пузырящейся жидкости, протянул мне. За дверью простучали каблучки — maman куда-то намылилась. Причем, судя по звуку, в туфлях на каблуке. Не иначе, как в гости кому-нибудь. Или в магазин. В деревне магазин служил местом встреч, посиделок, как какой-нибудь клуб. Перед ним местные умельцы даже соорудили стол с лавочками.

Домовой поймал мой взгляд, усмехнулся в усы, сообщил:

— Я ей глаза отвел. Не зайдет. Ни она, ни баба Нюша.

Я принял из его рук стаканчик, глотнул ядрёный квас. Точно, бабкин. Только она такой настаивала. Поперхнулся. Из глаз выступили слёзы.

— Хорош квасок, продирает носок! — засмеялся домовой, принимая у меня посуду. Наполнил стаканчик и уже сам осушил его, но не как я, залпом, а маленькими глоточками. Крякнул от удовольствия.

— А откуда ты узнал, что я чародей? — словно невзначай поинтересовался я. — Неужели сразу заметно?

— Ну, людям, конечно, не видно, — степенно ответил домовой. — Они не видят, кто чародей, кто колдун, кто оборотень. А вот мы… Сразу, не сразу, но различать можем. Вот, к примеру…

— А у вас тут и оборотни есть? — перебил его я. — И колдуны?

Трифон недовольно хмыкнул на то, что я его оборвал, но сообщил:

— Оборотень один остался. И не здесь, а в Кочарах. Но он смирный. Раз в три месяца задерет овцу и рад. Тем более, что у него у самого этих овец стадо голов в тридцать. Для того и держит. А чтоб человека там — ни-ни! Его тогда Василь Макарыч сразу по корень!

Домовой энергично рубанул ручонкой, словно сабелькой, сверху вниз, показывая, как поступил бы с оборотнем этот самый суровый Василь Макарыч.

— Он колдун хоть и не такой сильный, но старый, и к людя́м (он сделал ударение на «я») хорошо относится…

— Кто? — не понял я.

— Да Василь Макарыч! — нетерпеливо повторил Трифон, немного раздраженный моим недопониманием. — Лесником работает! Его дом на том конце деревни! Он за порядком следит — ого-го!

— Понятно! — кивнул я и вроде как ненароком поинтересовался. — И много в деревне осталось таких… ну, домовых, как ты?

Трифон уселся на табуретку, свесив ножки, уперся ими в перекладину, вздохнул:

— Немного. Еще трое. Да у лесника шишок есть.

— Шишок? — удивился я. — Ну и имечко…

— Помощник его, — пояснил домовой. — Это не имя. У таких, как он, имен нету. Просто шишок. Работник. Слуга. Он к дому не привязан. По хозяйству помогает, травы всякие, коренья собирает. Поутру за росой выходит. Василь Макарыч даже зелья ему варить поручает. У каждого колдуна есть слуга.

Он снова налил в стаканчик квасу, глотнул. Потом вдруг отставил, виновато посмотрел на меня. Поспешно протянул мне, угощая:

— Будешь?

Я отмахнулся:

— Хватит. Чаю покрепче я бы выпил.

Домовой соскочил со стула, рванулся к двери:

— Так я сейчас принесу!

И скрылся за дверью. Кажется, она даже не отворялась. Я прикусил язык. Произошедшее казалось невозможным, что-то из области фантастики. Но с другой стороны, живое подтверждение случившемуся было вот, на столе — глиняный кувшинчик со стаканчиком. И посуда явно не фабричной заводской работы, а именно ручная, как будто слепленная каким-нибудь местным гончаром. Вон, даже застывшие следы пальцев на стенке остались!

Я осторожно взял кувшинчик в руки. Пальцы обожгло буквально ледяным холодом. Я поспешно поставил его обратно. Вздохнул. Нет, всё-таки это мне не почудилось.

На пороге снова возник Трифон с железной кружкой, над которой дымился парок горячего чая. Дверь снова осталась закрытой. Он подскочил ко мне, сунул мне в руки кружку. Я взвыл, поспешно поставил её на стол и замахал рукой — кружка оказалась огненно-горячей!

— Ой! — домовой виновато присел. — Я ж нечаянно! Прости, извини, хозяин!

Он ухватил меня за обожженную ладонь, дунул в неё. Я с удивлением обнаружил, что боль исчезла напрочь, и вместе с ней пропала на пальцах и краснота от ожога.

— Ловко! — я еще раз осмотрел ладонь.

— Я только могу исправить то, что сам натворил, — пожаловался домовой. — У тебя врачевать лучше получается. Я уж думал, что хозяйка со своим сердцем до зимы не дотянет…

— А ты видел что ли? — спросил я. — Что именно я лечил?

— Конечно! — Домовой снова уселся на стул. — От тебя сила живая жгутом-потоком пошла. Прям на деда с бабкой. Сначала на Анну Федоровну, а потом на Пал Иваныча. Что я, слепой, что ли совсем? Я всё вижу…

Трифон соскочил со стула, подбежал ко мне, ткнул меня пальцем чуть повыше пупка:

— Вот здесь у тебя клубок крутится — светлая, живая сила, зеленоватая