с негодованием, знайте: это человек, который застрял в тупике и не смог взять на себя ответственность за свою жизнь. Конечно, предательство ранит, как ранит несправедливость, потеря, но остаётся вопрос: сколько энергии и сил было вложено в проживание этой боли, причём безвозвратно? С теми людьми, которые осуждают других, то же самое: они либо наивны, либо эмоционально чрезмерны, либо бессознательно одержимы системой Супер-Эго.

Признаюсь, я недолгое время занимал должность судьи. Благо после того, как один случай, казалось, вывел меня из себя, я понял, что если не готов быть Соломоном, то не готов быть и изгоем, и быстро ушёл с этой работы. Но позже я задался вопросом, чего люди ожидают от судьи, – чтобы все решения принимались в их пользу? Мы раздражаемся, если судья настроен против нашего мнения, нашего ребёнка, нашего дела. Нас коробит от мысли, что жизнь несправедлива, а негативные суждения настраивают на проигрыш при любом исходе. Разве может кто-то в такой ситуации оказаться довольным? Будь на нашем месте тот же судья, медиатор или пророк, они чувствовали бы то же самое.

Старая французская сентенция tout comprend, tout pardoner (всё понять – значит всё простить) предполагает, что если бы мы действительно знали, в какие глубинные переживания уходит корнями опыт каждого человека, и понимали «логику» его поступков, то смогли бы прощать гораздо быстрее и легче. Будь это правдой, у нас не было бы ни тюрем, ни судей, ни смертных приговоров, а каждый человек обрёл бы свободу. Но нас окружают одни и те же ситуации, которые повторяются стремительнее, чем мы о них забываем, мы сопротивляемся недостаточно прозорливым судьям, но при этом продолжаем проживать каждый свой день в несправедливости, подчинённые слепой судьбе, капризам богов, и даже не сопротивляемся. Разве можно что-то сделать с богами? Легче отыграться на судье.

В юности, да и позже, в первой половине жизни, я распалялся при малейшем намёке на несправедливость. Я митинговал и даже некоторое время посещал школу теологии, чтобы найти аргументы, с помощью которых мог бы оспаривать точку зрения приверженцев религии. На каждом курсе мне каким-то образом удавалось свести материал к проблеме теодице́и – разрыву, который просматривался между приписыванием всеведущему, всемогущему Богу справедливости и сострадания и очевидным присутствием в мире страданий и несправедливости. Я ездил со своими детьми в Дахау, Берген-Бельзен и Маутхаузен, чтобы они увидели, куда всегда прибывают поезда, если ими движет фанатизм. И по сей день я быстро прихожу в ярость, если слышу или наблюдаю, как сильный издевается над слабым. Но прежний огонь почти погас.

Я никогда не узнаю, почему мне позволили прожить привилегированную жизнь в привилегированной стране в привилегированный век и я не поехал в детстве на одном из тех ужасных поездов в Треблинку. Я понимаю, что во всём мире хватает людей, которых до сих пор пытают и томят в страхе и несправедливости; что гидра, которая зовётся этническими чистками, если и теряет голову в битве, то на её месте по-прежнему вырастают новые; что мелкие диктаторы всё ещё причиняют своим народам огромное горе. Раньше я находил утешение в лёгком атеизме, затем в беспокойном агностицизме, а сегодня возвращаюсь к самому старому клише из всех. Я действительно не имею ни малейшего представления о том, что управляет Вселенной, но знаю, что сострадание к другим – единственное, что делает это чёртово путешествие сто́ящим.

Как мы уже убедились, амбиции приводят к заблуждениям, а самооценка является отвлекающим манёвром. В любом случае всё заканчивается гниением и разложением. И всё же моя жизнь полна смысла, который я нахожу в интеллектуальных поисках, эстетическом наслаждении, отношениях, хорошей работе, – всё это наполняет меня, и я чувствую, что способен любить других, преодолевать несправедливость, слепую глупость и абсурдность окружающего безумия.

Это великая тайна, какой она и была всегда, и я смиряюсь перед ней как никогда раньше, наполняя ту крошечную часть мира, которую занимаю, причастностью и соответствующими делами. Мною уже не владеет уверенность юности или желание свергнуть кого-то, потому что вторая часть жизни несёт в себе другое послание. И так решил не я сам. Но жизнь с тайной, двусмысленностью, тревогой и амбивалентностью всё равно остаётся самой прекрасной из возможных.

16. Исцеление души

Название этой главы – буквальный перевод греческого слова «психотерапия». Хотя отношение к психотерапии изменилось в течение последних нескольких лет, поразительно, что общество до сих пор не понимает, что она собой представляет и для чего нужна. Отчасти это происходит из-за продолжающейся ложной аналогии психотерапии с медицинской практикой, духовных страданий – с биологическими заболеваниями, лечения – с исцелением.

Хотя во многом опасения большинства и осуждающее отношение к психотерапии основаны на фундаментальном страхе перед нерациональным миром и общем неприятии работы с собственным бессознательным, бо́льшая часть вины должна быть возложена на современных психотерапевтов и особенно психиатров. В поисках научного подтверждения успеха многие из них сузили определение патологии до поведенческих паттернов, нарушений мышления и биохимических процессов человека.

Безусловно, верно, что мы выражаем себя через поведение, которое можно корректировать; через мысли и воззрения, которые могут оспариваться мыслями и воззрениями других людей; а также через биохимические процессы, которые могут компенсироваться за счёт других биохимических процессов. При этом ни одну из этих модальностей – бихевиоризм, когнитивное реструктурирование и психофармакологию – не следует путать с психотерапией. Действительно, лучший подход к таким расстройствам, как шизофрения, биполярное и обсессивно-компульсивное расстройство и эндогенные депрессии, – это медикаментозное лечение. Но психотерапия стремится рассмотреть всю личность, совокупность поведения, мыслей, биохимических процессов и многого другого, то есть смысл данной конкретной личности, её страданий и путешествия, в котором она находится.

Психотерапия, особенно её аналитическая форма, должна вновь укорениться в жизни духа и настаивать на том, что принадлежит не к миру науки, а к доверительной беседе между человеком, испытывающим страдание, и пастырем, как это было принято раньше. Аналитики, стремящиеся повысить свой статус и выставить напоказ успешность, чтобы выгодно отличаться от коллег, принадлежащих другим школам психологии и психиатрии, на самом деле трусливо избегают иметь собственные убеждения. Пытаясь получить одобрение у других, они рискуют опошлить тот вклад, который аналитическая психология внесла и продолжает вносить в мир.

Большинство аналитически ориентированных психотерапевтов, которых я знаю, спокойно относятся к модификации поведенческих стратагем и когнитивной реструктуризации, без которой нельзя представить работу с комплексами. Они без колебаний направляют пациентов на медикаментозное лечение, если таковое необходимо, но при этом умеют различать, когда необходимо лечить, а когда исцелять. Первое подразумевает, что человек болен, а значит, к нему