Шрифт:
Закладка:
Мы станем почти настоящими, когда будем действовать в соответствии со своим призванием. Мы не избавимся от страданий, но ощутим глубокое чувство правильности нашей жизни, даже если она будет наполнена страданиями, вызванными изоляцией и отвержением. Это глубоко прочувствованное внутреннее ощущение того, что для нас правильно, Мари-Луиза фон Франц называет «инстинктом истины».[96] Оно представляет собой понимание того, что именно мы должны делать с этим драгоценным и хрупким даром жизни, а также с трансцендентной реальностью, которой должны быть созвучны. Эта жертва Эго станет нашим величайшим даром миру. Юнг пишет:
Индивидуация отрезает человека от личного соответствия и, следовательно, от коллективности. В этом состоит вина человека перед миром, которую он оставляет себе и которую должен попытаться искупить. Человек должен предложить выкуп вместо себя, то есть ценности, которые являются эквивалентной заменой отсутствия его личности в коллективной сфере.[97]
Жертвование принадлежностью к коллективу, которую требует индивидуация, искупается возвращением более зрелой личности: в мир, в наши отношения и диалог с тайной.
19. В чём заключается наш истинный долг?
В чём состоит наш истинный, высший долг перед другими, перед ценностями нашего сообщества, семьёй и, наконец, перед самим собой? А возможно ли, что существует долг перед Богом, перед каким-то высшим призванием? Это важнейший вопрос, поисками ответа на который мы должны заниматься во второй половине жизни. Чему я призван отдавать себя?
Если не задавать этот вопрос осознанно, то нами будет владеть нечто: некая неосознанная ценность, некий комплекс, подростковый бунт, который никак не стихнет. Если же наше намерение осознанно, придётся задавать этот вопрос периодически, на разных этапах жизни. Ответ, приемлемый на одном этапе, на другом может угнетать и подавлять нас. А то, на чём мы сосредоточивали свои устремления в одних обстоятельствах, в других уже будет неактуальным.
Как мы успели заметить в сказках, «мораль», которой там всё подчинено, не является моралью в привычном понимании этого слова: это не борьба, в которой добро побеждает зло. Скорее мораль народных сказок связана с самой природой, с психодинамическим равновесием противоположностей, которое, поскольку противоположности обладают ценностью, работает на целостность, а также на выживание. В сказках братьев Гримм «Гусятница» и «Настоящая невеста» можно найти метафору настоящей и ложной невесты, а именно духовной ценности, лежащей в основе замужества. Поскольку сказки стремятся к психодинамическому равновесию всех ценностей, в конечном итоге не существует тех, которые истинны или ложны, есть лишь их противопоставление. Однако в любой ситуации образуется застой, который становится невротическим из-за того, что предпочтение было отдано только одной ценности или энергии.
Когда мы смотрим на ситуацию интроспективно и спрашиваем, какое значение является истинным, то имеем в виду наибольшую полезность для данного этапа или ситуации. Ценность, истинная в одном контексте, может оказаться ложной в другом. Как отмечалось в главе об амбициях, то, что полезно в юности, во второй половине жизни становится иллюзорным бременем. Амбиции в юности – это необходимая проверка наших возможностей, а те, что остаются с нами в пожилом возрасте, проистекают из неразрешённых потребностей в идентичности. Склонность Гермеса красть то, что ему нужно, может быть предосудительной в одном контексте и спасительной в другом.
Таким образом, обязанностей у нас много, но контекст, в котором они реализуются, различается. Можно согласиться с тем, что иногда наш долг – это долг перед другими, например перед детьми, а иногда – перед самим собой: когда мы боремся за сохранение целостности нашей индивидуации. Однако было время, и не так давно, когда долгом человека был долг сам по себе.
В Викторианскую эпоху, породившую базовые комплексы, управлявшие нашими бабушками и дедушками, родителями, нами, возникла острая необходимость найти, что же является нашим долгом. Эта потребность подпитывалась культурным беспокойством, вызванным распадом великих западных мифов и их священных институтов. Чувствуя, что из-под давно знакомых социальных ценностей выдернули метафизический ковёр, люди, жившие в Викторианскую эпоху, стремились возвысить идею долга, моральные поступки и ценности в ранг новой религии.
То, как воспринимали долг люди, жившие в XIX веке, хорошо проиллюстрировано в романе Джона Фаулза «Любовница французского лейтенанта». В его центре герой – Чарльз Смитсон, который является человеком своего времени, жаждущим найти смысл жизни. По профессии он геолог и ищет разгадку древнейших тайн Земли, чувствуя, что должен отдаваться делу со всей серьёзностью. В жизни Чарльза всё устроено: он собирается жениться на Эрнестине («серьёзная» или «искренняя»), – но однажды знакомится с Сарой Вудрафф, которая стала изгоем в своём городке, потому что, по слухам, имела роман с французским лейтенантом, который бросил её, не выполнив обещание жениться. Когда Чарльз впервые видит Сару, она стоит, погруженная в тоску, и смотрит на холодное море. Он оказывается сразу ею поражён. Эрнестина – красивая девушка, но глубина личности Сары влечёт его сильнее. Эталоном нравственности в романе является миссис Поултни, которую занимают только две навязчивые идеи – грязь и бессмертие, из которых проистекают стремление к поддержанию нравственного порядка и набожности. Таким образом, эти женщины представляют собой не только три роли, доступные женщинам того времени, но и три проявления А́нимы для Чарльза.
Давайте вспомним, что слово leg, то есть «нога», считалось непристойным и заменялось на эвфемизм limb, то есть «конечность», поэтому даже стулья должны были драпироваться так, чтобы их limbs «прятались под юбками». Вспомним и то, что леди Гоф, социальный арбитр своего класса, рекомендовала размещать на полке книгу, написанную мужчиной, рядом с книгой, написанной женщиной, только в том случае, если авторы были мужем и женой. Становится понятно, насколько мораль довлела над викторианским обществом. Вот ещё несколько примеров: одна достойная леди одевала свою золотую рыбку, другая вписала в завещание пункт, призывающий часть её денег пустить на одежду для парижских снеговиков, а к быкам необходимо было обращаться не иначе как «господин корова», и так далее. Джон Рёскин, считавший, что женщины выглядят так же, как мраморные статуи в Британском музее, был настолько потрясён видом лобковых волос своей жены, что в ужасе отстранился и не прикасался к ней до конца их брака. (Всё это не выдумки. Мы живём в «падшем, вырождающемся» обществе и даже не представляем, насколько сильно пали меньше чем за два века.)
Под викторианской одержимостью грязью, сексом и оторванными от жизни идеями скрывалась тревога, связанная с ощущением уходящей из-под ног земли. Тысячелетия паранойи также служат показателем того, насколько
