– Хай! – Она протянула Майклу руку.

Он бросился навстречу невесомой ладошке… и тут же напоролся на твердый, как камень, и острый, потому что обломанный, ноготок.

– Ой, прости, я нечаянно! – Брижжит засмеялась, мысленно уже прибавляя к списку своих потенциальных воздыхателей еще одного. Плюс один!

Старинная формула «N+1» ни с годами, ни с веками не ржавеет. Нравиться мужчинам – главное предназначение женщины. Финская прабабушка Брижжит – прабабушка Ани – была абсолютно уверена в том, что законы поведения людей везде и всегда одни и те же. Что в лифляндском замке, что в далеком и странном городе Калгари, куда судьба и дурной характер занесли ее внучку.

Прабабушке Ани девяносто четыре года. Она очень сердится на маму Брижжит за то, что от нее ушел папа Брижжит. Она уверена, что миром правят женщины, а раз так, то именно женщины всегда и во всем виноваты.

«Если в женщину не влюбляются мужчины, значит, эта женщина глубоко неправа».

Целую неделю – весь March break[18] – прабабушка вбивала в светлую головку Брижжит непреложную и вечную истину.

«…и эта женщина должна принять меры. „N+1“ должно случаться с тобой каждый божий день. Число поклонников должно прирастать регулярно».

Мама Брижжит считает, что у прабабушки активно прогрессирующий маразм и говорит она полную чушь. Всю жизнь прабабушка прожила с единственным и весьма плюгавым мужем, сама была страшная, как сушеная рыба. Брижжит, до этого материнского откровения ни разу в жизни сушеных рыб не видевшая, специально сделала по данному важному поводу запрос в Гугле. И ужаснулась.

Но формула «N+1» ей нравилась, особенно когда искомая единица сама, добровольно и с очевидным энтузиазмом, присоединялась к почившим в бозе девичьей памяти многочисленным «N». Только что это произошло со знаменитым Майклом Чайкой. Тем лучше для Брижжит!

Глава 101

Вода еще не прогрелась, купаться было невозможно, но сидеть на пустынном берегу, слушая тишину, можно было бы хоть целый день. Можно было бы, если бы Майкл с Брижжит приехали сюда вдвоем, по крайней мере без Карлоса.

Когда они въехали на смотровую площадку и, дисциплинированно оставив машины на парковке, шагнули к краю, дух захватило от красоты.

Брижжит верещала восторженно:

– Фьорды, фьорды! Вы когда-нибудь видели норвежские фьорды? Это они!

Ее тоненькие руки-прутики, красивые, как в сказке, прозрачные, теплые даже на вид, взлетели, простираясь вперед, и повисли в бирюзе хвойного воздуха, пропитанного всеми оттенками беспечной и беспорочной таежной голубизны.

Голубизна, как счастье, бывает очень, очень разной: то она матовая, то сверкнет желтым золотом, то падает в зелень.

Матовую, словно запах, источают пышнотелые красавицы, полупихты-полуели, редкие и надменные коротышки в толпе ободранных ветрами и болезнями мрачных елок-дворняжек, тех, о которых говорят «елки – как волки».

Сверкающая и солнечная льется с майского неба, яркого, близкого, безбрежного.

А в зелень убегает мокрая голубизна озера, дрожащая от восторга. Пучина тихо бредит уже не голубым, а грозным темным, синим, но у берега выплескивает всего лишь теплое бирюзовое волнение. Лазоревое… Смешное мамино слово.

«Долго бу-уде-ет Карели-и-я-я сни-иться, над голубыми глаза-а-ми озе-ер…»

Один-единственный раз за все его восемнадцать лет мама привозила Майкла сюда, в Национальный парк Банф, достопримечательность Альберты. Тогда этой смотровой площадки еще не существовало. Ему лет одиннадцать, наверное, было.

– Карелия! Это Карелия! – радостно кричала мать. С точно таким же восторгом, как Брижжит про свои фьорды. Кричала громко, надеясь на эхо…

Потом всю обратную дорогу из заповедника в Калгари мама пела эту песню. Кондиционер поломан, окна открыты настежь. Мамины волосы полощутся на ветру, руки вцепились в руль. Майкл разомлел, засыпает рядом, а она горланит, откровенно подвирая мотив: «Остроконе-ечных елей ресни-ицы над голубыыми глаза-а-ми озе-ер…» Она очень любила петь за рулем. Кто-то в ванной поет, а она – за рулем…

– У тебя такое лицо… Ты очень любишь природу? – Брижжит тронула Майкла за плечо.

Майкл напрягся. Что сделать, чтобы ни словом, ни звуком, ни неловким движением не спугнуть тонких пальчиков с плеча? Они ведь как птички, пугливы и своевольны, эти пальчики. Он все про них знает. Заранее. Он их, эти пальчики, предчувствует. По-хорошему надо взять их все в свои ладони и рассматривать по одному. Долго и внимательно. Поднести ближе к глазам, даже ближе к губам. Ах, если б можно было их поцеловать, эти пальчики, как Черноземова Потапову руку целовала. Ведь это же счастье – свою руку найти! Единственную на планете, которую целуешь не из этикета, как в старых фильмах, а потому что… любишь? Слово вырвалось само, нежданно-негаданно. Самое главное, самое важное, долгожданное слово.

Майкл, улыбаясь, смотрел на Брижжит сверху вниз. Не потому, что был намного выше, а потому, что в эту смертельно важную для него минуту, разводя мизансцену, судьба-халтурщица не побрезговала голливудским штампом – поставила его на холмик, а Брижжит во впадинку. Сбитая в камень серая пыль с чахлой, вытоптанной травой, не пугая, ласково уходила из-под ног чемпиона мира в одиночном фигурном катании среди мужчин, прославленного «летучего канадца» Майкла Чайки. Это было сладостно. Это было как полет…

– Природу?

Голос Карлоса прямо за их спинами. Пальчики Брижжит тут же вспорхнули с плеча Майкла, умчались в непереносимую даль. Нет! Он ничего в природе не понимает. Он и ехать-то сюда не хотел.

Подружка Брижжит, толстенькая, крепенькая, радикально чернобровая мусульманская девушка, не признающая религиозных ограничений до столь разнузданной степени, что, несмотря на длинную, чуть не до полу, скромную синюю юбку, не только позволила себе футболочку без рукавов, но и черных волос-сосулек не спрятала, достала телефон и принялась щелкать виды с туристической добросовестностью. Подошли Фернандо с положенной ему по сценарию веснушчатой, но симпатичной девочкой Христиной, не то из Словакии, не то из Словении, не то из Македонии.

Автором сценария, известное дело, был Карлос. Балагур-эпикуреец, как мама его когда-то называла, «любящий жизнь», значит. Майкл в Википедии смотрел.

Именно в эту минуту впервые за все долгое и полное событий утро захотелось дать Карлосу в морду. Желание это крепло с каждой минутой, но реализовалось только к вечеру, уже возле дома, когда и Брижжит, и ее чернобровая подружка были развезены по домам (Фернандо с Христиной добирались другой машиной и исчезли из поля зрения давным-давно).

День закончился блестяще! У Майкла была чуть-чуть рассечена левая бровь, припухла губа и ломило шею. Замахнуться-то он замахнулся, а ударить не успел. Промазал. Карлос – он ведь не только мелок, он еще и вертляв…

Злоба клокотала во влюбленной душе. Грубо кидая вещи в рюкзак, Майкл собирался на ночную тренировку.

– Ой! Чтой-то было? Мордобой?

Элайна. С какой это радости она вдруг стихами заговорила? Поэтесса нашлась. Майкл хотел было на нее гаркнуть, чтобы еще прочнее укрепиться в необходимой для тренировочного процесса ярости, но прыснул со смеху, чего от себя никак не ждал. Какие могут быть смешки? Ярость нужна, гнев! Уже с досады скинул со стула на пол Элайнину драную всесезонную кожаную сумку – первое, что попалось под руку. Нечего разбрасывать вещи по дому! Мать говорила: вещи сразу надо класть по местам.

Сумка тяжело шлепнулась на пол, Элайна взвилась от ужаса, Майкл хлопнул дверью.

На тренировку! Он знает, он чувствует: сегодня он взлетит!

Глава 102

В сумке лежала камера. Та самая, которую Элайне Улька дала. Камера – это вещь хрупкая, бьется, как хрустальная вазочка. Разница лишь в том, что осколки хрустальной вазочки очевидны и остры, их метелочкой на совочек – и в мусор, а камера после удара как была, так и осталась. Внешне.

Совершенно невозможно сказать, цела она или безнадежно поломана и больше никогда в жизни не произведет того чуда, которого от нее ждут.

Маленькая машинка с кнопочками, с пластиковыми ширмочками, закрывающими всякие другие кнопочки, розеточки, входы, выходы, электронные мозги. Объектив, словно птичий глаз, спрятан за тонкой подвижной пленкой, но не светлой и живой, как у попугайчиков и канареек, а черной и неживой. Не мертвой, нет. Просто – неживой.

Если передвинуть рычажок со слова «off» на слово «on», железная птичка оживает, только что