в тот вечер? Он был зол… Сначала был зол, а потом подавлен и встревожен. Он был в гневе. Да-да, точнее всего его тогдашнее состояние описывается двумя словами: гнев и ярость. Ярость… Получается, его собственная необузданная ярость вознесла его тогда надо льдом?

Майкл разогнался, зашел на прыжок, мысленно ругаясь матом. Не русским – английским. А-а-а… Ю-ю-ю… На взлет!

…Упал. Что-то хрустнуло. Мобильный разбил. Хорошо, что не ногу, не руку. Боль сильная, но перелома, скорее всего, нет. Максимум вывих левой лодыжки. Ты хотел гневаться? Вот тебе повод… Майкл засмеялся вслух. Громко. Стукнул кулаком об лед, чтоб и рука болела… Все пропадай! Голову разбить об эту ледяную серость, об эту злую и мертвую воду!

Распластанный, он лежал в тусклом свете посреди обшарпанной арены. Щека, разгоряченная слезами, образовала во льду маленькую соленую низменность. Интересно, из чего состоят человеческие слезы? Если заморозить слезы, получится эмоционально окрашенный лед? Он будет другом или врагом, этот каток из человеческих обид и горя?

Подлая лодыжка слишком сильно болит. Совершенно ясно, что теперь она его не скоро отпустит – примитивная и незаслуженная физическая боль. Теперь придется еще и это терпеть. Слезы полились, как в детстве. О, ярость, почему ты соплями льешься? Нашла чем…

Глава 95

Майкл закрыл глаза. Зарылся горячим лицом в лед. Тихо. Хорошо. Ночь. Длинные лампы гудят себе и гудят где-то в подвальном поднебесье – под самым потолком. И мысли такие же – гудящие, бесполезные, пыльные… Это и есть его жизнь? То чемпионское будущее, о котором мама так мечтала?

…Странный звук. На шелест похоже. Будто скользит что-то по льду. Или чьи-то шаги? Майкл прижался ухом ко льду. Холод ожег, не пугая, приятно. Глаз Майкл открывать не стал, наоборот, зажмурился плотнее. Наслаждался. Сон наяву, счастливый сон. Это мама пришла его утешить из далекого далека, откуда не возвращаются…

– Ты что, упал? Допрыгался! – Голос Элайны.

Майкл мгновенно очнулся, вскочил, чтобы скрыть следы слез, стал растирать лицо ладонью.

– Что это ты делаешь? С ума сошел?

– Это для кровообращения хорошо. Какая тебе разница? Ты как сюда попала? Кто тебя пустил?

– Как попала, так попала. Сторож здесь добрый. Я пришла у тебя денег попросить. Ты же днем спишь, мне тебя будить жалко. Да я и сама сплю… Короче, денег дай, пожалуйста.

Завыть, что ли? Или ударить эту гадкую тетку, которая смеет быть его биологической матерью? Денег ей дай. Похмелье у нее. Выпить ей надо. А денег не дашь – воровать начнет.

– У меня у самого почти ничего не осталось. Тебе не водку пить, тебе работу искать надо.

– Да, я буду искать работу. Потом. Дай сорок долларов.

Майкл расстегнул молнию на нагрудном кармане, протянул Элайне две пластиковые двадцатки. И наличные, и кредитки он теперь или прятал, или носил с собой. Раньше у него деньги просто по карманам были рассованы, он им и счета не вел. За все мать отвечала, ему, как маленькому, давала мелочь на расходы. Теперь все по-другому. Майкл теперь сам себе казначей, каждый цент на учете. Долги растут, заработков никаких… Ночью он кладет кошелек под подушку: прячет от домашней воровки. Между прочим, перманентная домашняя война сильно выматывает. Это плохо: ресурсы нервной системы отвлекаются от войны главной и нешуточной. Спортивные разведки по меньшей мере двух стран ведут за Майклом дистанционное наблюдение. Американцы и японцы. Клаудио в этом абсолютно уверен, своими глазами видел, и неоднократно. От иностранцев недееспособность Майкла на льду утаить нетрудно: пошлешь подальше, и дело с концом. Гораздо труднее отмахаться от собственного канадского начальства. А они так и лезут в душу. И вроде как право имеют…

Глава 96

Флора Шелдон старалась прикрыть Майкла, как могла. Ни одно заседание совета директоров Canadian Skating Union не обходилось без того, чтобы или Крис Синчаук, или Акар Турасава не спросили бы ее: «Как дела у Майкла Чайки? Когда он оправится после смерти матери и выйдет на лед? Совершенно необходимо послать его на Гран-при в Токио, а потом в Лиссабон на кубок Европы». Да, необходимо! Флора понимала это не хуже Синчаука и Турасавы, но человек – не машина. С Майклом явно что-то происходит… что-то неладное.

Его словно подменили, с ним невозможно общаться. По любому мельчайшему поводу он срывается на скандал, чуть не в драку лезет. Не с Флорой, разумеется, но… слишком много о нем подобных сплетен. Впечатление такое, что Майкл сознательно ищет возможности рассердиться. Глупости, конечно… Зачем бы ему искусственно генерировать в себе негативные эмоции? Тут необходимо разобраться.

Флора смутно чувствовала что-то такое, чего совершенно не могла сформулировать. Она несколько раз пыталась обсудить ситуацию с тренером Майкла, Ларисой Рабин, но у той нет свободной секунды. В буквальном смысле слова. День разбит на тренировочные сессии по пятнадцать минут каждая. С семи утра до восьми вечера сессии идут практически впритык. Чтобы поговорить с Флорой, Лариса должна отменить какую-то тренировку, то есть потерять минимум сто долларов. Стоит разговор этих денег?

Лариса – вежливый человек, она прямым текстом подобного в жизни не скажет… Флоре было ясно без слов: с Майклом Чайкой Лариса более не работает. Она остается его тренером лишь формально. Значит, Клаудио Кавадис?

Глава 97

Они уселись в кафетерии Ледового дворца в дальнем углу, в котором всегда пусто, с вежливой табличкой на стене: «Reserved» – «Зарезервировано». Мол, кто попало эти литерные места занимать не может. Данный комфорт хоть и невелик, но исключительно для начальства.

Оранжевый низкий диванчик, низкий деревянный стол с бревнами вместо ножек, два красно-оранжевых креслица с противоположной стороны стола. Иллюзию некоторой отстраненности от общего зала создает громадная глиняная кадка, лоснящаяся темно-синим лаком. В кадке живет тоненькая и юная пальма, микроскопического для пальмы роста. Здесь, на вечном сквозняке, ей плохо, но сказать об этом она не может, потому что пальмы не разговаривают. Она уже и чахнуть начала, как девушка от туберкулеза. Одна радость – солнышко в широком окне. Пальмочка искривилась вся, поворачивая и ствол, и листья к свету, но жестокая садовница, отвечающая за все цветы Ледового дворца, резко развернула кадку так, что теперь все надо начинать сначала. А сил-то у пальмочки уже и нет. Садовница хотела как лучше: у них на Гаити с пальмами не церемонятся.

Проходя мимо, Флора потрогала землю в кадке красивой рукой в перстнях и маникюре, стряхнула с пальцев влажную землю. Света, воздуха, воды достаточно. Почему же деревце умирает? Может, от тоски?

– Клаудио, вы понимаете, о чем я хочу спросить?

Клаудио понимал. Собираясь на эту встречу с ее величеством, членом совета директоров Canadian Skating Union Флорой Шелдон, он несколько раз менял свой «стратегический» план. То он был готов все Флоре рассказать: про Элайну с ее убийственной для Майкла правдой; про звонок Тинатин Виссарионовны из России, страны – устроительницы грядущей Олимпиады; про то, что сюда, в цитадель канадского зимнего спорта, из Белокаменной едет ревизор… Возможно, уже приехал и рыщет… В какой-то момент Клаудио был очень близок к тому, чтобы снять камень с души, рассказать Флоре главный секрет – Майкл теперь вовсе не тот фигурист, каким был на чемпионате…

Слава Богу, вовремя передумал. Откровенность хороша, когда она к месту. Оглушать бедную Флору страшной информацией о спортивной несостоятельности Майкла Чайки не имеет ни малейшего смысла. Флора, какой бы хорошей бабой она ни была, остается обыкновенным чиновником. Она не имеет права утаивать от руководства Canadian Skating Union сколько-нибудь существенную информацию. Окей, Флора такого права не имеет, а Клаудио имеет. Меньше знаешь – лучше спишь. Пусть товарищи из Canadian Skating Union спят спокойно.

– Вы очень хорошо сегодня выглядите, Флора.

Он смотрел на нее спокойно, словно они за тем и встретились, чтобы выяснить, как Флора выглядит. Она сдержанно улыбнулась в ответ. Той самой улыбкой, которую и Лариска собирается себе во рту построить, совета его спрашивала. Над двумя передними зубами обнажается часть верхней десны, а сами