Первая категория. Спортсмены – люди долга. Ими движет любовь. К близким, к тренеру, к родине. Хорошие ребята, но их мало. Очень мало.

Вторая категория. Спортсмены-артисты. О-о-о… Они артистичны! Зрители, телевидение, реклама, интервью, слава, цветы… Наивные и невинные души. Бедняги, эти души они с легкостью губят. Тщеславие – грех.

М-да… А что не грех? Весь спорт – один сплошной грех. Потому-то и выплывает на самый верх чаще всего третья категория – спортсмены-человеконенавистники.

Их наполняет внутренней силой и ведет к победе лютая ненависть к сопернику. Для такого спортсмена его соперник – безусловное зло. Он ненавидит его самого, его тренера, его страну, его язык. Планету его тоже бы возненавидел и проклял! Но не может. Сам «на земле этой вечной живет».

Самое же потрясающее и аморальное в спорте – это то, что нет абсолютно никакой разницы в том, чем именно наполнена мотивация, какой именно энергией: энергией любви к родине и маме или энергией ненависти к сопернику и его омерзительной стране. Знак неважен! Важна наполненность. Так плавают под парусами. Даже встречный ветер можно разными хитростями заставить работать на себя. Однако в управлении парусами никто ничего аморального не находит. Эх, люди, люди… Людишечки… «Дети мои», как сказал бы Найдиффер-Люцифер.

Все три мотивации, первая – праведная, две оставшиеся – греховные, всевозможные и бесчисленные их гибриды, не работают без подпитки. Без подпитки они затухают, как затухают колебания маятника. Это главное, это ключ, открывающий дверь в кладовые истинной непобедимости. Всем и всегда нужно эмоциональное топливо! У кого этого топлива на данном этапе больше, тот и победит. То есть фактически побеждает не наиболее подготовленный, а наиболее мотивированный. Доказать это невозможно. Нет весов, способных взвесить эмоцию. Да и не разрешит никто подобного эксперимента: это явное вторжение в частное пространство личности. Особенно американцы развопятся: нарушение прав и свобод! А ведь это открытие, тут Нобелевская премия, только руку протяни. Эх, люди, людишечки…

Глава 86

Как нормальный советский человек, Макаров по-английски не говорил. По-французски, естественно, тоже. Это молодежь теперь практикуется с электронными переводчиками, переписывается эсэмэсками со всем миром, щебечет в Скайпе. В таких условиях можно хоть по-китайски заговорить, если хочется. Другая эпоха! А он мастодонт лопаторылый, железным занавесом крепко придавленный. Ну ничего, прорвемся!

Родной Аэрофлот перенес Макарова на быстрокрылом лайнере из Москвы в Монреаль, «а там рысцой и не стонать». В Монреале нужно сделать пересадку на внутренний рейс – до Калгари. Времени на пересадку достаточно: два с половиной часа.

Григорий Александрович достал заранее подготовленную записку. На двух языках, по-английски и по-французски, там было написано следующее: «Я лечу таким-то рейсом в Калгари. Пожалуйста, проводите меня к месту посадки в самолет. Спасибо». Ощущение пренеприятнейшее: нужно совать под нос незнакомым людям письмецо-просьбу, будто он глухонемой или инвалид… Почему, собственно, «будто»? Глухонемой и есть. Инвалид детства, счастливого советского детства. Заграниц этих драных Макаров видел великое множество, но он всегда летал в составе делегации: с переводчиком, с сопровождающим, прилично, достойно, красиво. А тут – один, сирота без знания иностранных языков.

Все решилось быстро и просто. После третьего паса от одной стюардессы к другой (может, они и не стюардессы вовсе, а просто сотрудницы аэропорта) Макаров был посажен в первый ряд перед воротами номер 16 с твердым наказом: сначала будет объявлена посадка в Ванкувер, только следующая – в Калгари. Номер рейса высвечивается на электронном табло. Цифры он различать умеет? Ну, вот и хорошо. По номеру рейса сообразит. «Бон вояж», – пожелала стюардесска, очень Макарову неприятная. Чего приятного? Полная беспомощность. Будто катетер тебе ставят. «Гранд мерси», – буркнул он. Два часа до посадки отсидел, нахохлившись, не вставая со стула.

Глава 87

Внеочередная командировка Макарова в Канаду совершенно не обрадовала Лысенкова. Григорий Александрович явно ехал рыться в грязном белье. Значит, он начнет докапываться, сопоставлять, искать причины, делать выводы. Вернувшись из Калгари в Москву, Лысенков с допроса на кухне у Майкла Чайки немедленно угодил на такой же пристрастный и беспардонный допрос в Союзе фигуристов России, инициированный Макаровым.

Увы, даже домашнего адреса Майкла Чайки Макаров из Лысенкова вытряхнуть не смог: Лысенков его попросту не знал. Придется Григорию Александровичу разбираться на месте.

Работать без конкретного плана, руководствуясь лишь собственной интуицией, Макаров умел. В его профессии иначе невозможно. Научился давным-давно. В прошлом, однако же, случались осечки. Пережимал. Например, в случае с Яшвиным и Бачуриным.

Гениальный фигурист Паша Бачурин разрывался между двумя прославленными и почти гениальными тренерами – Яшвиным и Карцевой. Работал то с одним, то с другим: три года с ней – ссора, два года с ним – ссора. Рокировка, и все сначала.

Карцевой в работе с Бачуриным обойтись без помощи психолога было сложнее по той простой причине, что она женщина, входить в мужские гардеробные не имеет права. Мужчина-психолог был необходим уже для того, чтобы в гардеробных, непосредственно перед выходом спортсмена на лед, держать эмоциональный щит. Одного недоброго слова и даже взгляда было достаточно, чтобы вывести Бачурина из равновесия. Макаров защищал его эмоциональную стабильность. Это была версия Карцевой. Сам же Макаров знал: цены его участию в продвижении Паши Бачурина просто нет. Его влияние бесценно!

Станислав Яшвин сам был мужик. Ну и доморощенный, из тренеров, психолог. Яшвин не хотел делиться с Макаровым ни деньгами, ни славой. Без предупреждения он взял и написал жалобу в Союз фигуристов. Просил оградить его самого и его воспитанника Павла Бачурина от домогательств спортивного психолога Григория Александровича Макарова. Ну не паскуда? Был тихий, интеллигентный скандал. Макаров за несколько предыдущих лет, при Карцевой, слепивший из психики Бачурина конфету, теперь стоял у бортика и «колдовал» против него. «Раскройся! – мысленно кричал он Паше, заходившему на четверной прыжок: – Раскройся прямо сейчас!» И Паша раскрывался после второй ротации, вместо четверного прыжка приземлял двойной. Яшвин только в рукопашную с Макаровым не кидался, но удалить его с катка не мог – психолог не баклуши на катке бьет, а плодотворно общается с перспективными фигуристами. О каком дистанционном влиянии речь? Что за бред? От кураторства спортивного психолога в работе с Павлом Бачуриным Яшвин отказывается, но, возможно, ему самому нужна помощь врача?

Да… Веселые были времена. Не прошло, как говорится, и года! Какой-то компрадор, эмигрант вшивый, с птичьей фамилией и азиатским лицом, всерьез угрожает спортивному престижу России! Чтобы обезвредить противника, в феномене Майкла Чайки необходимо разобраться досконально. Изучить окружение, понять причинно-следственные связи, вникнуть в рутину его жизни. Разгадать систему, стратегию и тактику его тренировок, если таковые имеются. Разработать план действий.

Глава 88

План действий Клаудио разработал. Простой, но удачный: дал сторожу-филиппинцу микроскопическую взятку (двадцать долларов). Теперь в любое время суток Майкл получал ключи от ледовой арены (под роспись в журнале) и так же сдавал обратно. Ночные тренировки были незаменимы. Майкла никто не видел и не мог видеть!

В основном он тренировался один. Лариса с утра до ночи была занята со своими миллионерами, не могла и не хотела жертвовать ночным сном, обглоданным до пяти, а то и до трех с половиной часов.

О звонке из Москвы, о сообщении Тинатин Виссарионовны Клаудио ей не рассказал. Во-первых, не поймет, во-вторых, запаникует, в-третьих, тут же доложит Флоре, чем всколыхнет Canadian Skating Union, в-четвертых, выплеснет эмоции на Майкла, в-пятых, выведет из равновесия самого Клаудио, задавая вопросы, на которые у него пока нет и не может быть ответов.

Клаудио великодушно оставил Ларису «печатать деньги», убедив наивную женщину в том, что «сейчас это важнее». Лариса с наслаждением поверила. Она оказалась жадной. Кто бы мог подумать?

Майкл приходил на каток в половине первого ночи. Катался он в подвале, на второсортной хоккейной арене, маленькой, с обшарпанными бортами и тусклым светом. Освещение можно было включить и другое – мощное, – но Майклу не хотелось. Так интимнее, так спокойнее. Будто бы и без обязательств.

Здесь, на хоккейной арене, лед был для фигуриста жестковат, но Майкл понимал, что