Шрифт:
Закладка:
– Это и мой дом тоже. И я имею право поселить здесь свою дочь.
Слегка струхнув, Рената пробормотала:
– Но это не твоя дочь…
– Ну что ж. – Голос сестры показался одеревеневшим. – Пора бы тебе знать, малыш, что в этой жизни все приходится с кем-то делить.
– А если через неделю явится эта Нина и потребует вернуть его… Ее то есть.
Светлана медленно оглядела обеих:
– А кто откроет ей дверь?
Женька всплеснула руками и пародийно взвизгнула:
– Класс! Забаррикадируемся и будем отстреливаться! А если она полицию притащит?
– После того как бросила ребенка на улице? А если бы нас дома не оказалось? За такое можно и срок схлопотать.
– Тебе лучше знать, – съязвила Рената. – Ты у нас акула криминалистики.
Невозмутимо кивнув, Светлана сказала, обращаясь к Кате, которая слушала ее с самым внимательным видом:
– Вот именно. И я даже знаю, как раздобыть свидетельство о рождении…
Опять взвился Женькин вопль:
– Липовое?!
Огарок спрыгнул на пол и возмущенно затряс ушами. «Единственный нормальный человек в этом сумасшедшем доме – это кот», – подумала Рената и зашипела на дочь:
– Ты еще громче кричи об этом! Если мы и впрямь на такое решимся, то никому ни слова, ясно?
– А как же все эти уроды, которых ты на новоселье приглашала? Они же тогда видели, что нет никакого ребенка?
У Женьки горели глаза, ей не терпелось втянуться в настоящую авантюру. Рената сокрушенно подумала: «Мы вырастим из нее рецидивистку!»
– Когда они еще к нам заглянут, – беззаботно протянула Светлана и прижалась губами к упругой Катиной щечке.
Та вдруг быстро повернулась и раскрытыми губками схватила Светланин подбородок.
– Да она целует тебя! – ахнула Рената.
У нее забыто защипало в носу и дрогнули губы. «Разве она отдаст ее теперь? Разве можно отдать ее?!» – Она смотрела на сестру, как завороженная, словно на их глазах Света совершала чудо, которого никто от нее не ожидал. Интересно, она сама ощущала в себе эту способность сотворить невероятное?
– Родион может нагрянуть. – Женька быстро взглянула на мать. Взгляд у нее сейчас был другим: испытующим, острым…
С трудом переключившись, Рената с сомнением скривила рот:
– Вряд ли. Да он и не выдаст.
– А если отомстить захочет?
– Кому? Я тут ни при чем. А со Светкой они лучшие друзья! Он еще молоко нам возить начнет бочками.
Светлана негромко заметила:
– Не стоит так издеваться над ним, малыш. В том, что он любит тебя, нет ничего стыдного.
– Я и не говорю, – смутилась Рената.
Схватив маленькую ручку, Женька громко пропела:
– Катя, Катенька, Катюша! У тебя лицо как груша!
Светлана ахнула:
– Какая еще груша?! Что ты несешь? Это же самое настоящее солнышко!
– Ты уже влюбилась в нее, да?
Притянув племянницу, Светлана заверила, покачивая ее, как ребенка:
– Что касается детей, ты навсегда останешься моей первой любовью.
– Разве не я? – ревниво поинтересовалась Рената.
Тяжело поднявшись с банкетки, она быстро приблизилась и обняла обеих. Вернее, всех троих.
«Идиллия, да и только, просто слезами улиться можно! Еще одна девица Косарева на мою голову», – об этом подумалось с насмешкой, но уже без прежней злости.
– Можешь не отвечать, – разрешила она сестре. – У тебя сердце большое, на всех хватит. Это я и раньше знала.
Глава 14
Ее поразил кефирный запах немытого детского тела, острый и тонкий одновременно. Светлана втянула его, не отдавая себе отчета, как зверь, учуявший незнакомое, и задохнулась этим нежным духом до самого сердца, которое обволокло разом, заключило в оболочку, и отныне Кате было не вырваться оттуда.
– Моя девочка, – шептала Светлана ночью, убаюкав уже выкупанного и накормленного ребенка.
Это было невообразимо хорошо: снова говорить кому-то «мой». Она положила Катю к себе в постель, как делают кормящие матери, а рядом с кроватью поставила бутылочку с теплым молоком, укутанную в шерстяной платок.
Плакала девочка только в первый час после того, как Светлана обнаружила ее на крыльце, сначала испуганная незнакомыми лицами, потом от голода. Но привыкла к ее близости поразительно быстро, стала хватать за волосы и с наслаждением тянуть, каждый раз издавая короткий, грудной смешок. И позволила накормить себя разбавленным кипяченым молоком, которое Светлане пришлось давать из кофейной ложечки – бутылки с соской в доме, конечно, не нашлось, а безголовая мать положить не додумалась.
Зато ложка была серебряной, Светлане подарили ее на одной из встреч с читателями.
«За что? – хотелось крикнуть ей, тогда отзывавшейся на выдуманное имя – Татьяна. – За то, что я учу вас упиваться красотой убийства? Ведь если трудно распутать, это уже красиво, на этом все детективы и построены».
Но, держа на руках Катюшку, она обрадовалась, обнаружив эту маленькую, как раз под детский ротик, ложечку. А ротик оказался чудесным – улыбчивым, беспрестанно издающим загадочные звуки, губки – влажные, яркие. Ресницы загибались темным веером. Нежные лепестки ноздрей выпускали дыхание еле слышно, Светлана несколько раз осторожно наклонялась вплотную, чтобы убедиться – просто спит.
Этой ночью Светлана родила себя новую, полную незнакомого страха за беспомощное, доверчивое существо под боком, без которого (еще вчера и не виденного!) жизнь не то что теряла смысл, ее вообще не могло быть. И, расширив глаза, такие же темные, как ночь, наблюдавшая за ними, Светлана с благоговением прислушивалась к тому, как растет, всю ее заполняя, решимость драться за эту девочку до последней капли крови.
– Я никому тебя не отдам, ни за что…
Она шептала это одними губами, опасаясь разбудить, испугать, ведь другое лицо привык ребенок видеть, просыпаясь. Как долго младенческая память способна хранить слепок того лица, в котором любовь только мерещилась? Не было ее, этой материнской любви, которая мощнее любой страсти, не было, раз решилась отдать, отказалась, оторвала от себя и смогла жить дальше.
Светлана вся трепетала надеждой, что уже утром девочка улыбнется ей с радостью узнавания, шлепнет ладошкой по щеке… Любой ребенок решится проделать это только со своим, с близким, которому доверяет полностью.
Она же сама уже была влюблена во все, что составляло эту девочку, даже в то, что чужому не могло понравиться: в то, как Катёнка плакала, горестно изогнув крошечный ротик, сердито кричала, требуя носить ее на руках, и тогда голосок у нее становился сиплым, «бандитским», как выразилась Женька.
Племянница вместе с котом приглядывались и принюхивались к девочке с настороженным любопытством. Огарок – боязливо, Женька –
