Шрифт:
Закладка:
Шернваль-Валлен, которого, по его собственным словам, также осыпали сообщениями из Гельсингфорса, выражает в письме к Лангеншельду свое удивление, что поступок, который заслуживал бы благодарности, награжден противоположным образом. «Когда намерения чисты, — продолжает он, — смело можно прокладывать дорогу вперед. Время и опыт устыдят недоверчивых» (вероятно, здесь намекалось на графа Берга). «И», — прибавляет он, ласково утешая Лангеншельда, — «мы все одинаково виноваты или невиновны. Не следует уступать давлению улицы».
Но особый интерес представляют письма (на французском языке) барона Эмиля Шернваля-Валлена к своему другу — директору банка, с. с. камер-юнкеру барону Августу Маннергейму. Они проливают обильный свет на историю выборной январской комиссии. В письме от 8 (20) апреля 1861 года говорится: «Инициатива издания манифеста принадлежит исключительно Его Величеству, который желал доказать стране свою добрую волю и успокоить население относительно опасения отмены его конституции. Большее значение имел бы, без сомнения, сейм, но политические причины, которые не могут быть оцениваемы у нас, где местный кругозор не простирается дальше границ края, требовали и требуют особого внимания. Разрешение сейма прозвучало бы по всей Империи и вызвало бы зависть и требования, сдержать которые довольно трудно.
«В данное время, когда исходной точкой являлось предположение, что невозможен созыв сейма, — что оставалось делать для успокоения страны? Созыв собрания из выборных четырех сословий, — чтоб дать ему возможность выработать законопроекты и представить их на утверждение Государя, — надо было принять за обращение к нации, которую желали пригласить участвовать в законодательстве по принадлежащему ей праву.
«Но собрание это не есть сейм. И Император обещал созвать его, когда это возможно будет сделать. Если не желают верить его слову, — то этому мы помочь не можем, — но это было бы грустно и печально. В худшем случае это собрание может работать в кильватере, но страна должна признать, что в намерения Монарха всегда входило уважение к конституционным формам и желание успокоить страну торжественным обещанием созвать сейм, когда он в состоянии будет это сделать.
«Я готов перед государственным судом защищаться против могущих возникнуть обвинений относительно того, что манифест заключает в себе что-либо противозаконное или нарушает чье-либо право. Он открыт, правдив и лоялен, и те, которые в нем хотят видеть ловушку, сильно ошибаются. Граф Берг ни к чему здесь не причастен; Грипенберг — человек минуты, который пользуется доверием края и потому именно назначен, чтоб поняли честные намерения правительства. Уверяю тебя честью, что манифест беспорочен и явился без всякой задней мысли. Может быть он слишком сжато изложин и может казаться двусмысленным для тех, которые подозревают всех и все. Но исполнение его убедит их, что они ошиблись.
«Прошу тебя, прочти это письмо А(минову), а впрочем кому угодно».
Через два дня (т. е. 11 апреля) Шернваль продолжал пояснять своему приятелю. «Даю честное слово, что наша цель никогда не была та, какую вы предполагаете. Вы ее толковали в дурном смысле, и я теперь понимаю, что подозрение могло возникнуть; но это толкование заключает в себе недоверие к Государю и его советникам, а вместе с тем и предположение, что доверенные люди нации суть подлецы. Но возможно ли допускать что-либо подобное, не презирая всю нацию! Сознаюсь, я о ней лучшего мнения, и мы никогда не допускали мысли, чтоб выборные могли быть изменниками».
«Мы держали дело в таком секрете, что граф Берг узнал об этом только от самого Государя, когда Его Величество прочел ему проект манифеста, ибо мы очень опасались, что он испортит нам все дело. Когда князь Горчаков высказал опасения, что это может быть понято в Финляндии и за границей, как государственный переворот, — то это он сказал прежде, чем он хорошенько прочел манифест; он переменил мнение после внимательного прочтения его, — мы сердились на него и говорили между собой, что по этому можно узнать старого дипломата, который объяснял все в худшем виде, и сам Блудов постоянно повторял, что собрание будет иметь лишь совещательную власть. Со временем ты узнаешь подробнее о происхождении этого документа и поймешь, с какими затруднениями сопряжено было его проведение. Между нами будь сказано, его первым источником был Альфонс (единоутробный брат Шернваля). Брунёр подхватил план; этот честный и здравомыслящий человек, и он же выработал его после того, как Его Величество сам изъявил свою волю сделать что-нибудь приятное и успокоительное для Великого Княжества.
Адрес сената, — продолжает Шернваль-Валлен (12 — 24 апреля), — довольно приличен, хотя не было причин для его появления. Торжественные и величественные формы, какие принимает это дело, доказывают две вещи: подозрение и недостаточное доверие к тому, что в нации выше всего должно уважать: её собственное благонравие, а далее панику, происшедшую от давления улицы, потому что до сих пор еще не могу допустить, дабы эти господа находили, что основные законы в опасности».
Члены правительства приняли меры к тому, чтобы разными путями рассеять недоверие к учрежденной выборной комиссии. Товарищ министра статс-секретаря, барон Шернваль-Валлен, разъезжал по краю летом (1861 г.), вместе с экспедиционным секретарем Пальмротом, якобы с целью собрать сведения о неурожае, но в действительности, для исследования истинного настроения населения и способов его успокоения. С таким же поручением посещал другие места Финляндии сенатор Грипенберг, который в экстренном и многочисленном собрании финляндского экономического общества в Або публично поднял политический вопрос, найдя при этом нужным заявить, что «сейм в наших собственных руках». Однако все зависит, — прибавил он, — «от комиссии, которая соберется в январе; если только эта комиссия отнесется
