свое мнение прямо и просто, во всеуслышание? Разве не выгоднее для правительства знать искреннее мнение каждого и его отношение к себе? Гласность лучше всякой полиции». Герцен из Лондона обратился к Александру II с горячим воззванием: «Государь! Дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь от недостатка простора, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь. Нам есть что сказать миру и своим... Мы хотим вещей, в справедливости которых вы также мало сомневаетесь, как и все». Но от прежнего, Николаевского времени, были усвоены приемы воздействия и руководства. Статья 12 унаследованного цензурного устава воспрещала «всякие рассуждения о потребностях и средствах улучшения какой-либо отрасли государственного хозяйства и вообще обо всех мерах, относящихся к кругу действий правительства». Император Александр II как будто до некоторой степени был сторонником освобождения печати, но в этой области его инициатива отсутствовала. Стихи К. Аксакова:

«Любовь и истина надежней всяких уз;

Ты возвратишь, о царь, земле свободу слова».

— были в руках Государя, но не послужили для него источником каких-либо начинаний. Цензурная машина старательно работала по-старому, «свободное» слово приходило в Россию только «с того берега», т. е. от Герцена, из его вольной типографии. Печать и правительство в России, к сожалению, расходились во взглядах: первая после крымских неудач требовала коренного изменения бюрократического строя, новое правительство признавало достаточным частные реформы и притом не считало нужным торопиться с ними. Отсюда та рознь, которая наблюдалась между главными сотрудниками Государя и классом журналистов, отсюда и безрезультатность хлопот об освобождении печати от цензорской опеки. Эта рознь привела к тому, что русская печать сгруппировалась под общим знаменем отрицания и упорного недоверия к правительству.

За облегчение печати в России первый подал голос П. А. Валуев, будущий министр внутренних дел, указавший на общее «пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания». Преобразование цензуры являлось насущной потребностью; «каждый министр выражал на это полное сочувствие, но просил только изъять свое ведомство».

Министр юстиции граф Панин и др. внушили Государю, что все революции бывают от литературы и, хотя он видел необходимость цензурной реформы, но был очень далек от мысли о полной свободе слова.

Зная это, становятся понятным заявления русских писателей, что Александр II не оправдал надежд, которые Россия имела при его воцарении. Его подданные, конечно, желали, чтобы новое десятилетие носило имя «Александра», но при этом не могли не выражать сожаления, что та же рука, которая подписала освобождение крестьян, подписывала и повеления против свободы речи... Благонамеренные русские хотели видеть старое и гнилое вырванным с корнем, а новое пустившим надежные ростки. В этом желании сходились и русские, и финляндцы.

Тягость цензурного надзора, который всегда поручался высшему русскому представителю в Финляндии, несомненно, содействовала его личной непопулярности, порождая в то же время глубокое нерасположение к России.

Местная печать стойко вела тяжелую борьбу с берговской цензурой. В «Helsingfors Tidningar» редактору Топелиусу нередко приходилось писать аллегорические стихотворения вместо передовых статей. Из старых периодических изданий, испытавших на себе гнет цензурного порядка, пал в 1855 году «Morgonbladet», оживленный и остроумный характер которому сообщал его последний редактор Авг. Шауман. Но в том же году возникла газета «Wiborg», которая в течение 6 лет, под редакцией Карла Квиста, энергично пропагандировала либеральные реформы. «Wiborg» была первая частная газета в Финляндии, выходившая три раза в неделю (1859 г.). Вскоре (1860 г.) и ветераны публицистики «Helsingfors Tidningar» и «Abo Underrättelser» последовали этому примеру и участили свои выходы.

Если с одной стороны характерно, что свобода печати была столь стеснена именно в такое время, когда проявлялись новые идеи и новые стремления, то с другой также замечательно, что число публицистов в крае за это время постоянно увеличивалось. Много способных молодых людей посвятили себя работе в области мысли и слова, и появлялись новые газеты, не смотря на противодействия и интриги со стороны графа Берга. В 1860 году основана «Från nära och fjärran», а в следующем году, по инициативе Фр. Сигнеуса, стала издаваться на шведском языке народная газета «Друг народа» («Folkvännen»), под редакцией магистра В. Эберга.

Несомненно, что непопулярность графа Берга многим обязана его недоверию и нерасположению к свободному слову. Между тем, также несомненно, что его цензурные меры вызвались хорошими побуждениями и желанием добра Финляндии. Если он унимал печать края, то в такой же мере он воспрещал русской печати касаться финляндских дел.

И. В. Снелльман, публицистическая деятельность которого нередко подвергалась мелочной придирчивости Берга, жаловался однажды на то, что цензура в Финляндии строже, чем в Петербурге. на это граф ответил: «Мой друг, это происходит оттого, что цензура в Петербурге очень плоха, а в Финляндии она превосходна».

Негодование финляндских издателей выражалось в стокгольмских газетных статьях, которые потом вышли брошюрками под общим названием «Finska Förhållanden». Злобные отзывы в них о Берге не всегда справедливы, но приходится признать, что граф до того странно относился к публицистам, что они могли изображать его только в самых мрачных красках.

Полагали, что корреспонденции в скандинавских газетах, представлявшие и Финляндию, и Берга в непривлекательном виде, исходили из университетского кружка «de blodlöse» (бескровных). Но член этого кружка известный А. Норденшельд опровергал это предположение, заявляя, что нельзя обвинять весь кружок в писании этих писем, которые в большинстве случаев сочинялись лицами, близко стоявшими к кружку молодых людей, а еще чаще извлекались просто из частной корреспонденции, адресованной Эм. ф.-Квантену, жившему в Швеции, где он, не стесняясь, рисовал многое, под воздействием своего раздраженного сердца и свободной фантазии.

Помимо длинного ряда указанных больших дел, граф Берг принял участие в проведении множества разнообразных, но меньшей важности дел. Так как в крае все более и более ощущалась потребность в оборотном капитале, для улучшения земледелия, то он предложил (14-26 июня 1856 года) одному из сенаторов предпринять поездку в Эстляндию и Лифляндию, с целью ознакомиться с местными кредитными учреждениями, после чего (25 мая 1859 г.) издано было Высочайшее объявление относительно условий и общих основ для ипотических обществ в Финляндии.

Граф Берг много способствовал постройке церквей. Сам он был немецкий лютеранин, его жена — итальянка-католичка; кроме того, он не мог, конечно, быть равнодушным к интересам господствующей религии Империи. Освящение католического костёла в Гельсингфорсе состоялось в 1860 году. Для новой православной церкви он указал прекрасное место на Скатудене; а составлением для неё плана занялся известный архитектор Горностаев. Берг был также заинтересован постройкой в Гельсингфорсе немецкой церкви.

Дело