идею Густава III. Этот король желал в одно время, вместо риксдагов в полном их составе, созывать только так называемую комиссию риксдага (utskotts riksdagar или сокращенный сейм), каковая комиссия иногда созывалась в царствование Густава Адольфа. Эта комиссия в Швеции имела свой специально-определенный состав. Задача комиссии состояла в том, чтобы совещаться с королем лишь о тех предметах, которые будут предложены. Этим способом имелось тогда в виду изменить представительство в Швеции. Финляндцы предполагали, что в Петербурге также имели тайное желание, вместо созыва сейма, отделаться выборной комиссией, напоминавшей сокращенный сейм Густава III.

Этими опасениями объясняется просьба сената и его оговорка во всеподданнейшем представлении от 4 мая (н. ст.) 1861 года, которая гласила: «Сенат полагает, что действие депутатов должно ограничиваться подачей всеподданнейшего мнения своего, о том, на каких основаниях и в каком направлении изменение существующих постановлений или новые положения и распоряжения могут быть необходимы и полезны, дальнейшие же меры к решению вопросов, или административным порядком или же действием государственных чинов, зависеть будут от благоусмотрения Вашего Величества, по выслушанию заключения депутатов». На представлении сената рукой Государя надписано: «Внести в комитет».

Манифест о выборной комиссии подействовал на общественное мнение, как зажигательная искра (Шюбергсон), хотя публично в Финляндии вопрос о нем не обсуждался. Зато высказались в Швеции, где держались того мнения, что манифест «отменил действовавшие в крае основные законы», и что тем произведен государственный переворот.

Тревогу финляндцев трудно понять и объяснить, в виду совершенно ясного и определенного смысла как манифеста, так и рескрипта на имя сенатора Грипенберга. Их тревога деланная, их объяснения искусственные и неубедительные. Манифест этот возбудил тягостные чувства разочарования и опасения, потому, — пишут они, — что подобная комиссия из 12 представителей от каждого сословия, как не предусмотренная основным законом форма народного представительства, вовсе не могла иметь тех правомочий, которые принадлежат земским чинам, а между тем, на основании заключений и проектов этой комиссии предполагалось издать общие законы, хотя и было оговорено, что эти законы должны были возыметь силу лишь до следующего сейма; таким порядком все-таки обходились права сословий.

По мере того, как содержание манифеста становилось известным сначала в Гельсингфорсе, а потом в стране, всюду стали проявляться чувства обманутых надежд и досады на тех советников Монарха, которые предложили такое серьезное отступление от основных законов.

Опубликование манифеста в официальном издании сопровождалось пояснением, — которое, во всяком случае, не рекомендует твердости правительства, — что Монарх, побуждаемый благородством своего сердца и своим великодушным и просвещенным чувствам, недавно призывал к себе в Петербург председателя и одного члена государственного совета, генерал-губернатора Финляндии, министра статс-секретаря и членов комитета по финляндским делам и находившегося в то время в Петербурге начальника финансовой экспедиции сената, и этим лицам прочитал проект объявленного ныне манифеста и, узнав всеподданнейшие мнения приглашенных, издал его. Очевидно, что петербургские советники Государя растерялись и прибегали к приемам, которыми хотели оправдаться и расположить в свою пользу общественное мнение. Их робостью пользовались гельсингфорсские деятели либерального лагеря и перешли в наступление.

Граф Армфельт, получавший обильную корреспонденцию из края, знал, конечно, о первых же ростках оппозиции, а потому поспешил с некоторыми объяснениями в письме (от 27 апреля н. ст. 1862) к сенатору Кронстедту. Армфельт писал: «Через курьера, который сегодня должен прибыть в Гельсингфорс, вся страна узнает, заслужил ли Его Величество те подозрения, которыми в настоящую минуту Его окружают. Еще до получения вашего коллективного письма, Государь приказал мне написать рескрипт Грипенбергу... Говоря с Грипенбергом, Государь сказал ему: «Существуют разные мнения о манифесте: пять членов, по-видимому, опасаются, что § 7 неправильно будет понят в стране. Я устно передам вам Мои воззрения и планы, которые Я вам потом сообщу письменно, и которые Я только что подписал для того, чтобы вы могли успокоить всех, кто еще сомневается».

Но ничто уже не помогало и не могло помочь потому, что движущей пружиной оппозиции были иные соображения и ею преследовались весьма определенные цели, которые сквозят в следующих строках воспоминания Авг. Шаумана. «Если бы этот манифест был принят спокойно и безучастно, — писал этот публицист, — то тем самым Финляндия навсегда отказалась бы от своих политических прав». Решено было возбудить общество к протесту. С этой целью устроены были тайные сходки в Гельсингфорсе. Группа лиц, состоявшая из публицистов, молодых политиков и университетских деятелей, разочарованных в своих конституционных и сеймовых ожиданиях, собралась у известного коммерсанта Генриха Боргстрёма. Постановлено были подать Монарху адрес, подписанный гражданами всего края, с изложением опасения, которое возбудил манифест, буквальное содержание коего нарушает святость основных законов Финляндии. Чтобы добыть подписи, во все концы разослали гонцов, которым надлежало разъяснить настроение, коим охвачен был главный город и уговорить патриотически независимых граждан возможно скорее явиться в Гельсингфорс, для содействия попытки оградить политическую будущность отечества.

В то же время старались воздействовать на статс-секретариатские сферы. Известный финляндский юрист того времени У. Г. ф. Вунсдорф дал знать о тяжелом настроении Армфельту, с которым находился в переписке как с другом юности.

Адрес граждан Гельсингфорса был наскоро проектирован и переведен на французский язык. В проекте значилось: «Высочайший манифест возбудил беспокойство во всем крае в виду того, что финский народ любит и чтит свои основные законы, как паи святейшее наследие прошедших поколений... А потому, для успокоения умов, желательно получить Высочайшее уверение в том, что если признано будет необходимым учредить комиссию, то деятельность её по отношению к законодательным вопросам, подлежащим обсуждению земских чинов, ограничится лишь подготовлением таких вопросов для предстоящего сейма». Имелось уже до двухсот подписей, но вдруг разнесся слух, что случилось нечто такое, что делало адрес ненужным.

22 апреля 1861 года произошло необыкновенное движение в Гельсингфорсе. Сенатор Антель, в письме к гр. Армфельту, рассказывает, что собралась народная толпа от 400 до 500 человек в Эспланаде и, распевая «Бьернеборгский марш», отправилась к дому, где жил прокурор Гадд. Там она пропела «Vårtland» и финскую песню, а затем прокричала «ура» и «да здравствуют основные законы страны». Прокурор благодарил за пение. Антель и другие члены правительства писали, что демонстрантами были лицеисты, школьники, ремесленные ученики и студенты, но по гельсингфорсским частным рассказам выходило, что и пожилые люди, занимающие почетное общественное положение, также принимали участие в демонстрации.

Первое бурное волнение утихло. Но его мертвая зыбь не скоро еще улеглась. «Пробужденное в народе политическое сознание, говорит современник, уже больше не засыпало». Граф Берг довольно спокойно отнесся к движению в Гельсингфорсе. Граф Армфельт уговаривал его вовсе не отсылать в Петербург протокола