Шрифт:
Закладка:
За исключением одного момента.
Я шагал к ближайшей стоянке грузовиков дальнобойщиков, которая выглядела весьма оживленно — многообещающее место для поиска друзей и попутных машин. Ник подбежал ко мне с телефоном в руке до того, как все мое внимание поглотилось осмотром мощных машин, выстроившихся в ряд наподобие дремлющей армии. Лицо его было искажено непонятной гримасой, выглядел он бледнее обычного.
Он вытянул руку, впихивая мне телефон. Держать в руках телефон, входящий в список запрещенных в путешествии предметов, — это случайное напоминание о моей предыдущей жизни, было странно. Я уже успешно отошел от прошлого своего существования, насколько это представлялось возможным. Сейчас я воспринимал обычный сотовый настолько же отчужденно, насколько воспринимается случайно найденный кошелек, которым вы пользовались в детстве, или же чужие ботинки, аккуратно поставленные в коридоре перед дверью вашего дома.
«Твоя мама, — пояснил Ник, — похоже, волнуется».
Я схватил телефон и прижал к уху.
— Мама? Что-нибудь случилось?
— Леон, я пыталась дозвониться на твой номер, но ты никогда не берешь трубку!
— У меня нет с собой телефона, мама, ты помнишь? Это одно из условий эксперимента…
— Да, да, конечно, Леон, но, послушай меня, — она была настроена очень серьезно, я слышал это по ее тону. — У меня тут результаты твоих анализов и…
Весь прошлый год я чувствовал себя неважно: не мог нормально спать, страдал от постоянных головных болей и даже пару раз падал в обморок. Я списывал это на свой образ жизни, оторванной от настоящего мира — слишком много дел, слишком мало времени, дома никто тебя не ждет, никто о тебе не заботится, и нет никакой возможности встретить кого-нибудь, кто смог бы это делать. Я понимаю, что все это — самые обычные оправдания. Я не был готов к серьезным отношениям, я даже не был готов стать кому-нибудь другом или же поддерживать более или менее близкое приятельство. Вечная занятость могла бы извинить меня, однако я просто прятался за нее, избегая открыть себя, сделать себя уязвимым, избегая доверять другим людям. Поэтому я оставался в одиночестве и начинал заболевать. Чувство душевного дискомфорта было моим постоянным спутником. Проблемы со здоровьем были, скорее всего, проявлением страдания души, эмоционального расстройства, так я по крайней мере думал. Вылечи свою душу, вылечишь свое тело.
Оказалось, что все было несколько сложнее.
— … у тебя в крови высокий уровень сахара, очень высокий. И твой врач совсем не в восторге от того, что ты целыми днями мотаешься неизвестно где, непонятно, что ешь и пьешь, где спишь. Честно говоря, я тоже не в восторге.
— Мама, я в порядке.
— Да, конечно, но я не верю тебе. Что-то я не помню, чтобы ты говорил мне, что болен, когда отправлялся в свое нелепое путешествие…
— Теперь ты говоришь точно так же, как папа.
— Но твой отец не может же всегда быть не прав! Послушай, Леон…
Начинается… «Послушай, Леон…» всегда было завязкой. За ней неизбежно следовала кульминация.
— Я хочу, чтобы ты вернулся домой. Я хочу, чтобы ты вернулся домой немедленно.
Я ничего не ответил.
— Леон, послушай… (Перемена слов местами в «Послушай, Леон» тоже имела мощное воздействие). Ты можешь играть со своей жизнью в любые игры, какие хочешь. Но когда речь заходит о здоровье, тебе придется слушаться меня. Скажи своим друзьям, что тебе нужно в аэропорт. Где, ты говоришь, вы находитесь?
— Лексингтон. Это в Кентукки.
— Ну хорошо, я уверена, что там просто замечательно, однако есть ли где-нибудь поблизости нормальный большой город с…
— Мама!
— … с международным аэропортом? Как жаль, что я так плохо знаю географию Америки. Как насчет…
— Мама!
— Вашингтона? Это близко от Вашингтона? Из Вашингтона есть ежедневные рейсы в Лондон…
— Мама!!
— Да, дорогой.
— Я люблю тебя. Но я не вернусь сейчас домой. Это просто не обсуждается. Закроем тему.
— Послушай, Леон…
Не в этот раз. Мама, нет!
— Ты можешь продолжить свое путешествие, когда тебе станет лучше!!!
Теперь она не приказывала мне, а просила, и, должен признать, я чувствовал себя тронутым. Но я больше не был ее маленьким мальчиком, слоняющимся по саду на заднем дворе, убегающим от старших братьев, спасающимся на ее кухне, где мог найти защиту и еду. Более того, я больше не был Леоном, которого она знала еще так недавно.
— Нет, мое путешествие будет продолжено сейчас. Оно для меня… — оно для меня что? Я даже не знал, что сказать. Оно было…
— Оно для меня все, — отрезал я.
Все. Все, что я имел. Единственная стоящая вещь, которую пока мне удалось сделать в этой жизни, благодаря которой мое существование обретало хоть какой-то смысл. Это было не просто путешествие, это была моя жизнь.
И я не собираюсь возвращаться домой.
Моя мама — гречанка, а это значит, что она всегда яростно защищает своих детей. Я знаю, что средиземноморская кровь, которая течет в ее венах, иногда способна распалить ее до истерики. Ее девиз: лучше безопасность, чем сожаления.
Я проводил свою жизнь в безопасности и сожалел теперь об этом больше, чем о чем-нибудь другом.
— По крайне мере, — сказала она, что прозвучало, как последнее слово осужденного, — поговори с врачом. Только пять минут. У меня есть его номер.
Это я сделал. Сидя на тротуаре перед увядшим газоном магазина запчастей для грузовиков, я позвонил своему врачу в Лондон.
Я надеялся, что он не возьмет трубку, что его срочно вызвали к какому-нибудь пациенту, куда-нибудь вне зоны действия сети. Моя мать, похоже, была твердо уверена в том, что если я не вернусь домой, то окажусь на грани развития серьезной хронической болезни. Вне всякого сомнения, мой врач должен быть менее подвержен истерикам. Но мне не повезло. Доктор немедленно взял трубку, и через две минуты разговора с ним мне стало понятно, что результаты анализов действительно не слишком хороши.
— По моему профессиональному мнению, — его голос звучал отрезвляюще, — вы должны прекратить свои изыскания и вернуться домой. Еще немного, и у вас разовьется диабет. Необходимо немедленно перейти к здоровой, регулярной диете и начать прием лекарств, которые я вам пропишу.
— Но я
