У него был внушительный список контактов в журналах, туристических компаниях и рекламных агентствах, он иногда брал меня в поездки, чтобы я ему помогала. Через пару лет у меня снесло крышу, и я переселилась сюда. Снимала жилье вместе с компанией стюардесс, получала скидки на авиабилеты и фотографировала повсюду, куда мне только было по карману отправиться. А еще нашла работу у одного из самых прогрессивных в то время фотографов. Он в числе первых приобщился к цифровой фотографии и все деньги, которые зарабатывал, вкладывал в современную экипировку и программы, а это значило, что и мне пришлось их осваивать. Я создала собственный сайт с советами, обзорами и уроками по «Фотошопу», и на этот сайт случайно наткнулся один из фоторедакторов из «Конде Наст». Он нанял меня для проведения съемок в Монако, в итоге я получила второе задание, затем следующее. Тем временем мой прежний босс из Сиэтла вышел в отставку и, по сути дела, предложил мне список своих клиентов вместе с рекомендациями, и мне досталась большая часть работы, которую раньше выполнял он.

– И что же обеспечило вам полную независимость?

– Моя репутация достигла такого уровня, когда я сама смогла выбирать себе местные заказы. Мои расценки, которые я намеренно оставляла низкими для международных поездок, всегда привлекали редакторов. А популярность моего сайта и блога, благодаря которым состоялись мои первые продажи в Интернете, помогала оплачивать счета. Я стала одним из первых пользователей соцсетей и особенно «Ютьюба», за счет чего мое имя приобрело известность. Ну, а потом появилась галерея и закрепила мои позиции. Долгие годы приходилось напрягаться, чтобы получить оплачиваемую работу, связанную с поездками, а потом вдруг будто перевели стрелку: у меня появилось столько работы, что только успевай справляться.

– Сколько вам было лет во время той съемки в Монако?

– Двадцать семь.

Она заметила, как блестят его глаза.

– Это потрясающая история.

– Как я уже сказала, мне повезло.

– Поначалу – может быть. А потом все зависело от вас.

Мэгги оглядела ресторан: как и многие заведения Нью-Йорка, его украсили к праздникам, и в числе этих украшений была и нарядная елка, и сияющая менора в баре. По ее оценкам, в зале насчитывалось больше красных платьев и красных свитеров, чем обычно, и она, изучая посетителей, задавалась вопросом, как они будут проводить Рождество – или даже как проведет его она сама.

Она отпила еще глоток вина, уже чувствуя, как оно начинает действовать.

– Кстати, об историях: хотите, чтобы я продолжила с того, на чем мы остановились, или дождемся, когда принесут еду?

– Если вы уже готовы, я с удовольствием послушаю.

– Помните, на чем я остановилась?

– Вы согласились на предложение Брайса побыть вашим репетитором и сказали тете Линде, что любите ее.

Держа в руке бокал, Мэгги вгляделась в пурпурные глубины вина.

– В понедельник, – начала она, – на следующий день после покупки елки…

Начало

Окракоук

1995 год

Меня разбудило солнце, светившее в окно. Я поняла, что тетя давно ушла, хотя в полудреме мне показалось, что кто-то возится на кухне. Все еще сонная, опасаясь, что сбудется предчувствие: настало утро – значит, будет рвота, я накрыла голову подушкой и держала глаза закрытыми до тех пор, пока не убедилась, что могу безбоязненно пошевелиться.

Постепенно просыпаясь, я ждала, когда накатит тошнота – к тому времени она стала предсказуемой, как рассвет, но, как ни странно, в тот день я чувствовала себя неплохо. Я медленно села, подождала еще минуту, и опять все было хорошо. Наконец я поставила ступни на пол, встала, уверенная, что желудок может закапризничать в любую секунду, но так не дождалась.

Очуметь и ура!

Поскольку в доме было прохладно, я набросила поверх пижамы толстовку и сунула ступни в пушистые тапочки. На кухне тетя предусмотрительно сложила мои бумаги и конверты с заданиями стопкой на столе – вероятно, чтобы побудить меня с самого утра сесть за уроки. Эту стопку я намеренно оставила без внимания, потому что меня не только не вырвало – я еще и проголодалась. Я поджарила яичницу и разогрела булочку, то и дело зевая. Устала я сильнее обычного, потому что легла поздно, дописывая первый черновик реферата по Тэргуду Маршаллу. В нем набралось четыре с половиной страницы – не пять, как требовалось, но тоже неплохо, и я, гордясь своим усердием, решила повременить с уроками, пока не проснусь окончательно. Вместо учебников я схватила с тетиной полки Сильвию Плат, закуталась в куртку и устроилась на веранде, чтобы немного почитать.

Вообще-то мне никогда не нравилось читать просто ради развлечения. Чтением увлекалась Морган. А я всегда предпочитала нахвататься по верхам и уловить общий смысл, поэтому, открыв книгу наугад, увидела подчеркнутые тетей строки:

Тишина угнетала меня. Тишина и безмолвие. И это не было безмолвие окружающего. Это было мое собственное безмолвие[7].

Я нахмурилась и перечитала эти слова, пытаясь понять, что имела в виду Плат. Мне показалось, первую часть я поняла – вроде бы она говорила об одиночестве, хотя и неявно. И со второй частью тоже все было несложно: по моему мнению, она просто поясняла, что говорит конкретно об одиночестве, а не о том, что пребывание в тишине вызывает гнетущие чувства. Но с четвертым предложением возникла загвоздка. Я догадывалась, что в нем сказано об апатии Плат, возможно, вызванной ее одиночеством.

Так почему же она не написала просто: быть одинокой – отстой?

Я задумалась, почему некоторые люди так все усложняют. И уж если начистоту, что такого глубокого в этой мысли? Разве не всем и каждому известно, каким паршивым бывает одиночество? Даже я могла это объяснить, а я всего лишь подросток. Черт, да ведь так я и живу с тех пор, как меня сослали в Окракоук, словно высадили на безлюдном берегу.

С другой стороны, я могла неправильно понять весь отрывок в целом. В английской литературе я не сильна. Вопрос в другом: почему эти строки подчеркнула моя тетя. Они явно что-то значили для нее, но что? Неужели тете одиноко? Но одинокой она не выглядит и много времени проводит с Гвен, хотя, с другой стороны, что я знаю о ней? Мы ведь даже не говорили с ней по душам ни разу с тех пор, как я приехала сюда.

Я все еще размышляла об этом, когда услышала шум двигателя и хруст гравия под шинами. Потом хлопнула дверца машины. Поднявшись со своего места, я открыла раздвижную дверь, замерла и прислушалась. И услышала, что в дверь стучат. Я понятия не имела, кто бы это мог быть. За все мое пребывание здесь в тетину дверь стучались впервые. Может, мне и следовало забеспокоиться, но Окракоук явно не был рассадником преступности, к тому же я сомневалась, что преступник станет