А всё потому, что никогда не пустовали на курорте парки теплыми субтропическими вечерами! Особенно самые тенистые, запущенные их закоулки… Однако никто над мамочками не насмехался, не осуждал. Потому что сколько тогда по статистике было ребят «на десять девчонок»? Всё, всё нужно помнить, что эта война «сделала, подлая», как пел Окуджава.

О, вон куда, в какие кусты-кущи завели меня воспоминания… И правда ведь, только у меня в нашем большом доме был отец – всю войну прошедший, тяжело раненый, выживший, слава Богу. Полно было детей разных возрастов, и у всех – одни матери. А, нет, был еще юный мордатый папаша-самодур: выпивал, куражился над женой и дочуркой. Соседи ему тогда сообща «вправляли мозги»! Ну все, больше не подаю голос, прячусь за героями моего рассказа. Но вспоминаю, записываю вспомнившееся, повторюсь, очень правдиво, хоть и сумбурно, уж это точно…

Насчет самОй Летней эстрады надо все-таки сказать, досказать словечко. Ее построили года через два после войны: понятно, хотелось людям – людского, живого, жизнерадостного! Настрадались… Город-госпиталь, излечивший, да и похоронивший немало раненых, вздохнул полной грудью, заулыбался. И получилось у местных архитекторов и строителей всё прекрасно. Так радовала глаз вместительная сцена с выкрашенной золотой краской крутобокой лирой над классическим фронтоном! За таким пышным фасадом – кабинетик Нестеренко, несколько помещений для артистов и даже «удобства». Все, как в настоящем театре.

А вот и местная экзотика! Летнюю эстраду с ее наклонным полом, широким центральным проходом между рядами деревянных кресел, окружал высокий забор. И с одной стороны, там, где входные ворота с калиткой – шеренга великолепных кипарисов. Росли еще с тех самых времен, когда на этой земле была усадьба князей Волконских, вот ведь как! Очень удачно построили, подстроили ограду к этим сумрачным великанам, потому что их мгновенно облюбовали зайцы-безбилетники. Только в первое время вход даже на киносеансы был бесплатным, потом билеты на первые два ряда стоили десять копеек, на все остальные – двадцать. Нет, это уже цены шестидесятых годов, пожалуй… Но и тогда, и раньше детишки, да и неимущая молодежь постарше так и висели гроздьями на кипарисах! Самые смелые даже перемещались на более комфортабельный забор. И хотя всех их порой гоняли, шикали на них, тянули вниз за ноги, они, нахалята, глядишь, скоро опять на своих местах!

Вот так Надечка, репетируя перед концертом, однажды заметила на кипарисе Толика-маленького, стащила вниз (упирался!) и привела за сцену. Посадила перед настоящим старинным трюмо, причесала спутанные кудри, осторожно выудила из них кипарисовые хвоинки.

– Смотри, какой ты у нас красавчик! Вот я тебе русскую рубашечку сошью, будешь плясать! У нас есть такой шуточный танец… Нравится, как мы танцуем? Солировать будешь!

– А че это – солировать? Чё, солью посыпать? Не, мне хлеб с сахаром больше нравится!

– Да ты ж чудо моё! Солистом будешь, самым главным танцором! А у меня сегодня конфетки-подушечки с собой…

Надежда крепко обняла чумазика этого, эти хрупкие, сладкие детские косточки. Такой замечательный пацаненок, глазки такие смышленые! А мамаше – до фонаря-фонарика… Майка, трусы на нем линялые, замызганные – всё личную жизнь устраивала! Говорят, попивала с бабкой на пару, да с гостями, местными и отдыхающими. Потом, правда, один задержался – и оказался на удивление приличным, работящим мужичком. И вот на подходе общий их с Валентиной ребенок, тем более не до Толика ей теперь… Она даже начала здороваться с Надечкой, вполне добродушно улыбаться: «Привечаешь моего шкета? А я не в претензии, пускай!» Кстати, и со стороны мужа было такое же прохладное отношение к ребятенку, абсолютно Наде непонятное…

Она тогда только «вливалась» в самодеятельность, танцевала народные, в основном, танцы еще с тремя девушками. Но вот сумела ввести Толика в их квартет, себе в пару. Получилось у них отлично, очень слаженно и смешно, даже со старшим Толиком, большим любителем томного танго, не так здорово выходило! Потом уже Надечка разучила с мальчиком и «Стихи о советском паспорте» Маяковского, которые ей в школе однажды даже бисировать пришлось – невероятный был успех! И этот умелец, обезьянка такая, мгновенно усвоил все ее интонации и жесты. Картинно семафоря тощими ручками-хворостинками, пронзительно вещал с эстрады:

Я волком бы

выгрыз

бюрократизм.

К мандатам

Почтенья нету.

(Хлесткое движение правой руки от головы вниз и вбок)

К любым

чертям с матерями

катись

(левая рука сердито отшвыривается от груди в сторону)

любая бумажка…

Аудитория столбенела, замирала в боязливом непонимании: «любая бумажка»?! В ходу были совсем другие стишки: «Без бумажки ты букашка»! «Бумажки» народ у нас научился почитать и побаиваться…

Тем оглушительнее гремели аплодисменты, дружно, облегченно, после финальных мажорных строчек Маяковского, «любимого поэта наших вождей», как всегда Надечкой звонко объявлялось. Что было, конечно, преувеличением: Сталин – он да, Маяковского одобрял, зато Ленин его поэзией сильно озадачивался. Но неважно, овации Толик срывал сумасшедшие:

Читайте,

завидуйте,

я —

гражданин

Советского Союза.

Потом, раскрасневшись, сдвинув бровки, долго невозмутимо, с большим достоинством кланялся и прижимал руку к сердцу. (Все в точности, как с Надей репетировали…) И уходить со сцены не спешил! Так что иногда, не рассчитав, покидал сцену «под стук своих каблуков», задавака такой.

Да, но надо все же закончить, дорисовать картинку этой замечательной Летней эстрады, где Анатолий-младший и его наставница вкушали свои золотые-наливные, пьянящие яблочки успеха! Значит, на одной стороне забор с кипарисами, откуда Надя добыла, доставила прямиком в искусство Толика, а на другой тянулась беленькая изящная балюстрада с вазонами. В них всегда цвели какие-нибудь долгоиграющие цветы из санаторной оранжереи. За балюстрадой плотной сочной толпой зеленели бананы, позади опять-таки высился забор. Но его редко атаковали: пробираться к нему нужно было по колючкам, по крутому склону оврага, на дне которого шуршал ручей. Их здесь много и поныне, уже далеко не таких чистых, но по-прежнему, начиная с января, цветут в них цикламены, душистые примулы, – «барашки», как мы, детвора, их называли…

Так вот: в те времена забор справа и слева закруглялся, сворачивал к кинобудке. А тут попозже цвела высоченная черешня с бусинами густой смолы на блестящем темно-красном стволе. Ребятишки жевали их с большим удовольствием, особенно, когда голодные, шустрый Толик – первый, как ни подкармливала своего любимца Надежда. Но, признаться, назвать это мощное бетонное сооружение кинобудкой, будкой язык не поворачивается. Недаром во время Перестройки ее и