Шрифт:
Закладка:
К счастью, новый многоквартирный дом устоял, зато загорелся еще один обшитый сайдингом особнячок… Клубы чернющего дыма над этим двойным ослепительным огненным шоу поднялись высоко, стали сбиваться в тучу. Алина проводила её взглядом. Она медленно поплыла туда, где урывками, разрозненный вершинами гималайских сосен, виднелся дальний закат над морем. Он пылал абсолютно, ну абсолютно тем же пронзительно оранжевым, уходящим светом! Вот, пожалуйста, фотки – свидетели, сделала как-то машинально…
Ещё, ещё даже ярче картинка вдруг сыплет ей в глаза мельчайший золотой песок, набегает наивной гурьбой гогеновской молодежи у океанских волн… А над горизонтом – пышный павлиний хвост нырнувшего в них солнца, тропический закат. Насыщенно-синие сапфиры, отливающие пурпуром рубины, прозрачные изумруды, топазы, ещё, ещё красивейшие, перетекающие друг в друга краски… Вечер празднично иссякает, но впереди детски нежное, лазоревое утро… Да… мирный, безмятежный рай! Парадиз. Всё, всех к чёрту забросить и туда бы, поскорее туда…
Алина постояла еще немного, пока с воем не прибыла первая пожарная машина. Лишь на это подвиг её профессиональный журналистский интерес. Впрочем, ясно было (вскоре подтвердилось!), что никто не пострадал. На ходу мельком еще раз просмотрела фото и видео, очень эффектные, жаль-жаль, что «Курьер» черно-белый… Надо же, информационный повод подстерёг её, считай, у собственного порога, целого и невредимого, слава Богу. Но там, в четырех стенах, настроение, отвратительное, предельно сумеречное все эти дни, станет ещё паршивей! Уже проверено… Телефон Воробьёва не отвечает, вырубился. Зачем же так резко, зачем он, спрашивается… Просто вот взял и исчез! Ну, что ж…
Где они, эти счастливые места на земле, где горят лишь одни закаты, а не полыхающие огнём дома, не испепеляющие человеческие страсти? И что страшнее, больнее? Вот гори всё синим да каким угодно огнем, только бы туда, где никто не ссорится, пусть даже молча, не бьётся, не бодается, как… Ну да, как в Баден-Бадене.
Ах, даже так?! Ну точно у нее крыша поехала… Загорелась!
Алина вяло опускается на скамейку перед своим подъездом. Достает из сумки лаваш, щиплет корочку, тянет в рот, глотает. Попробовала бы Полька во дворе такое учудить – сразу бы по рукам получила! Что ж, взрослым можно где угодно некрасиво, неправильно что-то жевать… и страдать, страдать…
Нет, ну пусть наши великие классики разругались когда-то там на веки вечные! Алина не великая, а потому не нужно, нельзя ей с хорошим человеком так разбегаться! Хорошим, небезразличным… любимым?! Или просто задело, что он вот эдак, молчком… Да нет, в любом случае как-то надо помириться. О-бя-за-тель-но! А там уж, как Бог даст.
Тетя Надечка (повесть)
Поколению моих родителей
Многое придется додумывать, даже придумывать там, где ничегошеньки не знаю. Потому что когда познакомились, ей было под тридцать, а мне – три-четыре, точно не помню. Тогда я понимала только то, что мамина подруга тетя Надя, Надечка, как все вокруг говорили, добрая и, с некоторой натяжкой, красивая. Красавица она в моем представлении была шаткая, потому что «под тридцать» в разговоре о ней, помнится, прозвучало приговором: старенькая… Значит, какая уж там красота! Только мама, Надина ровесница, могла быть бесспорно, бесподобно красивой!
Между прочим, вскоре после школы, тоже прекрасно помню, устрашающе взрослой, уже «немолодой», считала одну хорошенькую знакомую: ей было аж двадцать пять! А у Чехова учительнице Ольге в «Трех сестрах» двадцать восемь, и она страдает, что очень «постарела, похудела…» Другой учительнице из одного его позднего рассказа явно чуть за тридцать, а она «постарела, огрубела». Я сама учительница, поэтому тут-то все более или менее понятно: труд наш очень уж непростой, бывает, ощущаешь себя столетней черепахой Тортилой! А вообще не перестаёшь удивляться, насколько с годами у нас меняется представление о возрасте, взрослости, молодости, старости. Еще одно доказательство того, что, не изменяя мнений, жизнь не проживешь! А не изменяя своей любви? Долгой-долгой памяти об этой любви, без малого полувековой?! Надя прожила…
О ней, тете Надечке, Надежде Владимировне Никитиной, это мое повествование – соседке, наставнице, женщине талантливой и необычной. Статная, стройная такая была блондинка в стиле Валентины Серовой, с чарующим голосом. Звучным, подкупающе убедительным, определенно «актерским». При этом заведовала прачечной, полотенцами-наволочками! Ужас. То есть сегодня мне понятно, что ужас, а тогда иначе все рассуждали: какая-никакая начальница, что считалось поважнее статуса признанной звезды самодеятельности. Чуть ли не все тогда в нашем санатории «X лет Октября», сотрудники и отдыхающие, пели и плясали! И очень неплохо: главное ведь, считалось, громко и с душой.
Каким образом Надежда из нашего дома перебралась в приземистый толстостенок, на первом этаже которого располагался санаторный гараж и эта самая прачечная? Расскажу потихоньку. Интересно, что в ее комнатку над ними, одну из семи-восьми в коммуналке, вела массивная, прямо-таки средневекового вида железная лестница. У ее подножия под большой плодоносной айвой над бетонным умывальником вечно толкалась, плескалась детвора. В комнате, правда, была отопительная батарея, даже кран с горячей водой из котельной, что немолчно гудела рядом. Тетя Надя рассеянно, вскользь комментировала: «Мне повезло: я в тупичке, слышу только журчание оврага под окном и ребяток, когда они уж очень раскричатся! А бедняги соседи, чьи окна выходят к котельной… вот страдальцы! Вообще феноменально повезло с комнатой – за шкафом у свекрови ведь жила…»
Это уже поздние мои воспоминания, когда я заглядывала к Надежде Владимировне, приезжая на курорт к родителям. Она ведь так всю жизнь и прожила здесь, в этом своем обиталище – четырнадцати, что ли, квадратных метров, не больше. И сама с годами уменьшилась, стала такой негромкой, немногословной, чуть отстраненной: «Да меня хорошо здесь!» Неподалеку ударными темпами уже возводился новый корпус-небоскреб санатория, который в Перестройку из профсоюзного середнячка вдруг сделался весьма элитным. (Кто-то, видать, эдак судьбоносно указал на него начальственным кивком!) А наш дом да санаторные бараки, эти ветхие деревянные уродцы, как и дом тети Нади, лишь отгородили от корпусов, скрыли-законопатили мощным забором.
Но возвращаясь назад, в послевоенный город-курорт,
