Хотя до этого был еще ее родной подмосковный город, не знаю, не помню названия, Серпухов, кажется. Круглое, круглее не бывает, сиротство: пьющий отчим, сменивший репрессированного отца, интеллигента из «бывших», погиб уже в сорок первом. Боевая красавица-мама, костюмер местного театра, умерла зимой сорок пятого, пытаясь избавиться от ненужной беременности… Надино учение в московском текстильном техникуме, прерванное войной, затем возобновленное и снова навсегда прерванное кудрявым старшим сержантом Толиком, чудо-механиком на земле и на море! Который – южный наш фрукт, участник легендарного парада Победы – вскоре победил и сердце Надечки.

Но почему все-таки текстильный техникум, а не какое-нибудь театральное столичное заведение? Очень Наде хотелось: мамин театр обожала, в школе успешно занималась гимнастикой, танцами. Но мать запретила: насмотрелась на нервных, неприкаянных актрис, которых зажимает режиссер, заедает быт, захлопывает публика и так далее. А ведь с каким упоением выбегала Надечка на школьную сцену! И с очумелым, горячим сердцем, рвущимся от ужаса в пятки… Но страх быстро уходил туда же в пятки, что ли, один пьянящий, звенящий высокой нотой восторг оставался! И ведь не только танцевала – со страстью читала патриотические стихи Пушкина, Маяковского. «Оковы тяжкие падут,/Темницы рухнут – и свобода/ Вас примет радостно у входа» – послание декабристам в Сибирь. Мать слушала, страдальчески нахмурившись, и лишь годы спустя стало ясно почему…

Отца Надечка вспоминала тепло, но нечасто, мала была, когда он исчез. Всё, по мнению мамы, в дурацкие споры-разговоры ввязывался, все хотел «достучаться до зашоренных мозгов». Не достучался, но «достукался», пропал навсегда в этой самой Сибири, как враг народа, и никто-никто не принял «радостно у входа», нет…

Но Анатолий… Что, выдернул ее из столицы и привез к матери в наш, тогда еще крепенький деревянный дом, в комнату-клетушку да за шкаф?! А все так жили после войны! Больше того: тут же, на территории санатория проживала с малолетним Толиным сыном его одноклассница. Не жена, потому что… нет, не знаю точно причины. Вроде нехорошо себя вела с отдыхающими, пока Толик воевал. «Сына мамке втулит и за порог!» – поджимала губы свекровь. Но будто бы сам Анатолий не очень-то поддерживал переписку, не отвечал на письма этой Вали-Валентины. Обмолвился, вроде похвалился как-то Наде, что на войне какая-то докторша была от него «без ума, без соображения».

Его сын, тоже Толик, уже почти доросший до школы, однако самочинно завел знакомство с… мачехой? При живой-то матери?! Кем бы ни приходилась Надечка этому кудрявому пацаненку, очевидной копии Анатолия старшего, вскоре они очень друг друга полюбили, без преувеличения. Народ изумлялся!

Очень все просто получилось. Как-то под вечер в свой выходной Надежда пошла на пляж, где муж – главный, дел по горло: на нем катерок, целая флотилия лодок, топчаны-лежаки, жизнь отдыхающих, в конце концов! (Строго так увещевал в рупор: «Гражданка с белым полотенцем на голове, вернитесь в зону купания!») Не до жены, в общем. Вот и отдыхала обычно в сторонке: читала, плавала неумело, но подолгу – потом научилась, еще как рассекала! Жара и духота отступали неохотно, от деревянного лежака пыхало жаром. Надя ложилась навзничь и смотрела, смотрела бесконечно в голубое небо… Так, наверно, здесь полеживала когда-то упрятанная, укутанная в замысловатый купальный костюм юная русская дворянка, а за тысячелетия до нее гречанка из тех самых «древних греков»! И горянка из местных племен, быть может, боязливо заходила в воду, мочила ножки там, где сегодня, в бикини и в наушниках, под модный мотивчик загорает местная девчонка-южанка и приезжая северянка из какого-нибудь Ханты-Мансийска…

Ну да, в райском местечке посчастливилось жить Надежде. Красивом, теплом, да и посытнее здесь было, чем в столице. Яблок, груш, алычи, мушмулы, прочих фруктов полно, растут сами по себе в санаторных парках, в лесочке, что за проспектом – приходи да обрывай! Первобытной счастливой Евой полезла Надя в сумку за яблоком. Очень вкусным, чуть кисловатым, зато бесплатным – точно, как в раю… Перевернулась на живот, кусала, смаковала, читала книжку. И вдруг увидела перед собой мальчонку этого, Толика – знала уже чей, показывали. Оттого сразу же вырвалось:

– Салют! С мамой пришел на море?

– Не-а! Я вон, с ребятами!

Вдали, у стены высокой буны мельтешила детвора. Старшие в одной кучке, мелкота, такие, как Толик, поодаль.

– Ты моя мачеха, что ли?

Загорелый, тощий, но складный такой кудрявый мальчишечка шмыгал ровненьким носиком, пристально смотрел на ее жующий рот. Надя поспешно вынула из сумки бутерброд: хлеб с маслом, довольно густо посыпанный сахаром.

– На! И никакая не мачеха, что выдумываешь. Просто Надя!

Вот так познакомились. Два слова об этой первой встрече услышала от Надежды Владимировны («угостила его, кудряша такого, бутербродом…») и стала представлять, как это было, как могло быть! А дальше уже так и буду вести рассказ, не искажая сути, конечно.

Да, так вот: потому, может быть, прикипела Надежда к «справному хлопчику», (словарь свекрови, кубанской казачки), что… Увы, довольно скоро выяснилось: у Надечки, «девушки с веслом», (это уже врача Никитина более поздняя шуточка!), с ее правильным личиком и литыми формами, есть проблема. Почему-то несколько раз срывалась желанная беременность… Только терпение, определяющая черта русской женщины, помогли ей пережить этот кошмар. Устроилась в главный городской кинотеатр билетером, упорно невесть от чего лечилась, к бабкам-травницам ходила, в церковь тайком… И не ныла, вышивала крестиком красочные картины (очень модно тогда было!), шила на всю семью, неплохо готовила – мамы покойной школа.

Но Анатолий оказался в самом деле южный «фрукт»: падок был на симпатичных пляжниц-курортниц! И после нескольких лет брака умотал с одной из них на другое море, Балтийское. Причем по-шпионски тихо и внезапно, спасибо, свекровь, вздыхая, призналась: дескать, его рижанка – большая начальница, будет с ней как сыр в масле кататься… Правда, упреждающие намеки, и очень обидные, со стороны Толика проскальзывали: «Любовь прокисла, семьи не вышло» – стишки такие есть, слыхала? Скучно мне дома сидеть, можешь ты это понять?»

Ну да, не ахти как интересно сидеть дома за шкафом. Когда за порогом эти южные олеандры-пальмы-магнолии, сбегающие табунками к необыкновенному, неописуемо прекрасному морю со странным, угрожающим названием… Да какое же оно Черное? Нет и нет, даже в шторм! Серое и взбаламученное, с грязно-белыми пенными гребешками – и бирюзовое, тихое, золотое-серебряное под солнцем… Всякое, только не черное. А камешки какие! Тоже серые и белые, и кирпично-рыжие, шоколадно-коричневые, в крапинку, в полосочку. Такие раскаленные в сезон, что плюхнешься сгоряча – можешь обжечь свое молодое тело, всегда самое красивое на