Хотя если б и родился еще один кудряш или кудряшка сложно предсказать поведение Анатолия. Может быть все равно пустился бы по морям, по волнам… Потому что через сколько-то лет из Риги двинул на Каспий, в знойную Махачкалу. С неизменной улыбкой, с целыми руками-ногами да с медалями на широкой груди был он в послевоенном, сплошь вдовьем и девичьем СССР на вес золота. Или даже какого-нибудь редкого драгоценного метеорита! Да, метеор такой вот, ослепительная вспышка – то здесь, то там.

Вот когда Надечка окончательно забыла о своем почти законченном техникуме (а в ту пору даже «семилетка», то есть семь классов образования были кое-что!) и пошла в прачечную, физическим трудом занялась. И громадные тюки с бельем таскать приходилось, и еще по-всякому надрываться. Но зато получила свою отдельную комнатку, и даже довольно скоро стала начальницей. Ну, правильно, в текстильном же техникуме училась?! Главврач санатория, бывший прифронтовой хирург Марья Никитична к Наде благоволила: работящая, культурная – хвалят ее люди! В санаторной самодеятельности к тому же стала вести конферанс, танцевала, выступала с баснями и юморесками, пела в хоре…

Смотришь теперь на старые желтые фотографии – глазам не веришь. Очень солидный оркестр народных инструментов, у всех пальцы на струнах, на лицах – музыкантское усердие. За оркестром – целых три ряда хористов. И эта полусотня, не меньше, народу – сплошь в живописных сарафанах да косоворотках, всё как полагается! Между прочим, немало мужчин: врачей, рабочих с хоздвора, хозяйственного двора то есть, не одно лишь бабье царство. Да, помню, помню: замечательно, очень картинно смотрелась самодеятельность на сцене летнего театра-кинотеатра, «летней эстрады», как тогда говорили…

О ней надо сказать особо. В длинном, страшненьком одноэтажном клубе-столовой только в самые холода давали концерты и крутили кино. Чуть теплело – переходили на Летнюю эстраду. Весьма значимое было место, у ворот которого на обширном «пятачке» проходили почти каждый вечер танцы. Толпами являлись даже из соседних санаториев отдыхающие, в основном, мужчины, и местные жители – в основном, женщины…

Уж этот знаменитый «пятачок» приятных знакомств, неприятных размолвок, нежных чувств и сокрушительных страстей! Однако, как правило, в рамках приличий, только асфальт вздрагивал, а летом буквально плавился под ногами самозабвенных танцоров. Вальс, танго – конечно, но и русскую плясали, и лезгинку, и лихой матросский танец «Яблочко». Да всё! Притомившись, нередко с большим чувством хором пели под баян: «Самое синее в мире Черное море мое!», например. Но это уже на моей памяти, а раньше, наверно, всё больше песни военных лет…

Надечка здесь была бесспорная царица, хотя приходила после бегства Толика не слишком часто. И каждый выход почти как первый бал Наташи Ростовой! Столько всегда хлопот с нарядом, желательно новым, или хоть с новым укра-шеньицем каким-никаким. Хотелось, оставшись так неприглядно без мужа, лучше всех быть, красивее всех! Плакать до икоты в подушку? Ох, бывало вначале, только вначале! А с пошивом затейливых платьев из ситчика ей помогала советами одинокая Полина, соседка. Санаторная медсестра и заодно прекрасная портниха с четырьмя дочками. Отец старшей, Алевтины, Альки, погиб, а остальных Бог дал – с помощью бойцов, которых санаторий, госпиталь в годы войны, исправно подлечивал и оздоравливал. Когда-то после особенно горькой потери наметившегося ребеночка Надя даже стала упрашивать Анатолия: «Давай возьмем Полинину Ирочку, такая хохотушка хорошенькая!» И увидев, как он мгновенно поскучнел, с удивлением пробормотала, еще один аргумент поторопилась привести: «Тогда и комнатку нам скорее выделят! А то всё обещают…»

Вот ведь что значит быть послушной, доверчивой маминой дочкой, потом, почти без передышки, молоденькой женой! Уверена была: добрый, добродушный Толечка тут же согласится. После его исчезновения потихоньку поняла многое: мужа своего, например. Да он и на котенка в доме, может, не согласился бы – лишнее беспокойство! А ему вокруг себя хотелось лишь приятного оживления и никаких ни в чем осложнений… Да и зачем ему была отдельная комната, да с хворой женой – он ведь почти не бывал дома! Ох, погоди, еще аукнется тебе, изменнику, еще ты, беглец, мерзавец такой… Но она, Надя, все равно не зачахнет – на танцплощадке успех у кавалеров бешеный! При ее вполне примерном поведении.

А главное, танцует-то как, как чечетку научилась бить, в каком вихревом темпе вальсирует! Только Александр Прохорович за ней со своим баяном поспевает, партнеры обычно скоро выдыхаются. Слабаки… А Надечке все бы кружиться ребячьим веселым волчком, расширив глаза, возбужденно улыбаясь – ненасытная такая! Уже от нее прыскают в разные стороны другие пары: что это тут выделывает белокурая дева-дервиш с уморенным вконец кавалером?! Один баян так и рассыпается виртуозными пассажами, поддерживая, подзадоривая Надежду…

Несколько слов о нем, Александре Прохоровиче Нестеренко, франтоватом товарище с непроницаемым аскетичным лицом, в войну партизане-десантнике, как много позже узналось. Длинными пальцами выделывал такие музыкальные чудеса, что впору подаваться в филармонию! Но ему, видно, и в санатории было неплохо: руководил клубом и всей самодеятельностью. От главврача – почет и поощрения всякие, от артистов – послушание и уважение, ибо начальствовал он толково и немногословно. Говорливой и голосистой была его жена, рентгенолог Марья Аполлоновна, артистка номер один до появления Надечки. Впрочем, это звание в дальнейшем им как-то удавалось делить полюбовно, по-честному.

Одно появление на сцене этой полной дамы с золотыми пергидрольными локонами, в длинном платье декольте вызывало гул и перешептывание публики. Так ведь еще и раскрывала накрашенный сердечком ротик и пела романсы – высоким, нежным голосом девочки-подростка. О любви, конечно, упоительной и обжигающей, несчастной, как правило: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось,/В этот час ты призналась, что нет любви…» Что, правда нет ее, любви, оказывается?! Неужели нет? Все равно – общий восторг, громоподобные аплодисменты, выкрики: «Бис, бис, бис! Браво!»

Хотя другие солистки успех Марьи Аполлоновны несправедливо относили за счет «голого» платья и мужа-начальника: «Пищит, как цыпленок некормленный!» Самим-то приходилось выступать в сарафанах – все были «народницы», вдохновлялись Руслановой. Но уж зато столько бус на грудь навешивали – ого! Одна хитроумница научилась делать их из косточек плодов экзотического гинкго, по какой-то особой рецептуре. Встречается иногда такое дерево в санаторных парках, говорят, двести тысяч лет назад появилось, дремучее ископаемое.

Да полным-полно вокруг диковинок: цветов, трав, кустарников, целые заросли подчас – любуйся, рви, только не с клумб! Но были у женского персонала и другого рода цветочки: детки «кустарного производства», как сказанул однажды некий остряк.