В некоторые годы торги повторялись перед самым Рождеством. В таких случаях переживать драму приходилось два раза в год.

В ту пору, к которой относятся эти воспоминания, неплательщиков недоимок разрешалось наказывать розгами. Достаточно было простого решения волостного начальства. «Виновного» вызывали в волость и там секли. Так был наказан один из моих дядей, старший брат моего отца. Он был выделен из семьи уже давно, еще до пожара, жил отдельно, имел много детей, из них только одного мальчика. Хозяйство у него шло плохо и в конце концов он разорился. Он даже не пользовался землей, когда его решили высечь : она была сдана в аренду другому мужику. Недоимки накопились за старые годы. Дядя изредка выпивал, и к этому придрались, решив покарать его. Начальство рассуждало так : « На выпивку деньги есть, а для уплаты недоимки нет. Значит, что он злостный неплательщик. »

Я видел его на другой день после наказания. Он пришел к нам и остановился на пороге, не желая сделать ни одного шага вперед. Вид у него был растерянный. Скорбная улыбка бродила на его губах. С ним не говорили о случившемся, чтобы не причинить ему боль. Только мать задала ему вопрос : « Больно было, Левон Иванович ? » В ответ он как-то еще больше съежился, растерялся и ничего не сказал.

Видно было, что наказание подействовало на него удручающе. Он страдал не столько от физической боли, сколько от моральной, от сознания, что попрано его человеческое достоинство. После этой печальной истории он зачах и вскоре умер.

С раннего детства мы подвергались многочисленным унижениям со стороны высших сословий. Начальство (господа, богатые купцы, чиновники) имело полную власть над крестьянином и могло даже прибегать к избиениям. Часто на крестьянина сыпались непредвиденные ругательства, и он не мог защищать своих прав. Местные власти пользовались всяким случаем, чтобы обидеть его или ударить. Урядник, становой пристав, барин, ехавшие на тройке, или арендатор в тарантасе могли заставить крестьянина свернуть с дороги. Они считали своим долгом обругать мужика, который недостаточно быстро уступал дорогу, чтобы они могли проехать, даже если это было на земле, принадлежавшей крестьянам, или на проселочной* дороге, пролегавшей через их же поля. Зимой и летом барский кучер останавливал свою тройку и бил кнутом мужика, земешкавшегося на дороге. Мужик знал, что он всегда будет виноват перед барином. Он должен все переносить.

Едет, бывало, обоз с поклажей в 10-15 подвод, когда весной дороги превращались в трясину или же зимой, когда с обеих сторон дороги скопились снежные сугробы. Крестьянские лошаденки — малосильны и еле-еле тянут воз по дороге. Вдруг навстречу обозу тройка барская мчится. Кучер кричит : « Сворачивай ! » Но мужики еще до грубого окрика заметили не-крестьянскую повозку и начинают сворачивать с дороги, тащить своих бедных животных в грязь или в снег. После проезда важного лица у лошадей нет сил выбраться на дорогу. Крестьяне гурьбой стараются выправить повозку, помочь лошадям выйти на торную дорогу, проклиная того, кто причинил им беду. Они подбодряют несчастных лошадей, толкая повозку сзади, и тащат самих лошадей спереди, поощряя их криками. Если случайно проезжал верхом на лошади барский объездчик*, он стегал плетью мужика за то, что его лошадь, оставшись без присмотра, забежала на барское поле и -съела несколько колосьев овса, ржи или пшеницы.

Наша общественная земля граничила с помещичьими полями на протяжении 17 верст. Вот почему многие мужики и парни испытывали на себе не раз « отеческое » внушение.

Служащие помещичьих имений считали своим долгом посмеяться над мужиком.

В 90-ых годах XIX-го века принцесса Ольденбургская обзавелась верблюдами для своей экономии. В нашем краю таких животных не видели никогда. Рабочие экономии ездили на этих животных за харчами для девушек-поденщиц, приходивших работать на свекло-сахар-ных полях за 30 и более верст от их дома. При виде верблюдов крестьянские лошади начинали косить глазами, храпеть и дрожать от страха. Тогда крестьяне соскакивали с телег, брали лошадей под уздцы, закрывали им глаза, повертывали задом к дороге, по которой верблюды должны были пройти. Но правящим верблюдами было недостаточно напугать лошадей и привести в беспокойство хозяина. Приблизившись к лошадям, они начинали раздражать верблюдов, чтобы они ревели. Русская лошадь, не привыкшая к реву верблюдов, не выносила его и бросалась как обезумевшая галопом. Таким образом, хозяин ее оказывался повисшим на поводьях, рискуя каждую минуту свалиться и упасть под копыта лошади или под колеса телеги. Если это случалось в поле и поблизости не было ни рва, ни оврага, то и лошадь и хозяин рисковали быть искалеченными. Так или иначе « шутка » кончалась всегда испугом и лошади и ее хозяина. Но бывали и случаи, когда лошадь калечилась и мужик был ранен.

Когда мужику приходилось ездить в город, всякий представитель власти, городовой* или околодочный* бил его за то, что он поехал по улице, по которой ему запрещалось ездить, или недостаточно быстро свернул в сторону для свободного проезда экипажа какого-нибудь начальника.

Надо быть мужиком, чтобы познать самые худшие притеснения. Вот почему мужик города не любил. Он боялся его и если ездил туда, то не ради удовольствия, а за тем, чтобы продать свой урожай или купить самое необходимое для домашних нужд, того, чего не было у сельского купца.

С враждебным отношением к мужику я очень рано столкнулся. Недалеко от нашего села жила помещица, которую звали « Сибиркой ». Была ли это ее настоящая фамилия или прозвище, данное еще крепостными кому-нибудь из ее родственников, — не знаю. Я никогда не видел самой барыни. Бывшие крепостные говаривали о ней, что она — барыня строгая, и этим ограничивались. Дух крепостничества, психология крестьян, вчерашних крепостных, еще не были изжиты окончательно. Этим быть может и объяснялась их сдержанность в отзывах о своей бывшей владелице.

Отец ездил иногда к « Сибирке » покупать старновку (снопы обмолотые слегка, в которых были еще колосья). Он брал меня с собой. Гумно у «Сибирки » было обнесено каменной стеной. Въедем мы, бывало, туда, и сейчас же чувство страха охватывает меня. Мне казалось, что за ее каменными стенами с нами могут сделать все, что хотят, и чудилось, что в каждом закоулке нам грозит опасность. При въезде нас встречала целая свора злых собак, которых боялся даже мой отец. Я же сидел в телеге и дрожал, ожидая, что они вот-вот набросятся на