Я был уже школьником и певчим хора, когда он приезжал в наше село, и потому принимал участие, когда его встречали. В день его приезда весь причт*, хор и прихожане, желавшие видеть архиерея, получить архиерейское благословение, пришли в церковь с утра, так как мы не знали, в какой точно час он приедет. Поэтому с утра специальные верховые посылались на границу наших земель с землями соседнего села. На них возлагалась обязанность следить, когда покажется на дороге архиерейская коляска. В этот момент они должны были скакать по кратчайшей окольной дороге, чтобы предупредить нашего батюшку об этом. Одного дозорного поставили на колокольне, и оттуда он наблюдал за дорогой, ожидая появления архиерейской коляски. Дорога проходила по нашим полям параллельно селу, что представляло около двух верст до проселочной да еще две версты, чтобы доехать до церкви. Путь этот хорошо был виден с колокольни. Дозорный, завидя архиерейскую коляску, должен был сейчас же сообщить об этом батюшке и звонарю, выбранному из самых лучших. Немедленно поднимался он на колокольню звонить во все колокола, делая искусные переборы и трели. В это время дозорный продолжал посылать с колокольни свои донесения : « Архиерей свернул с проселочной дороги... приближается к селу. » В этот момент архиерейская коляска была видна и для всех собравшихся встречать архиерея. Батюшка вышел с дарами* на паперть церкви. Дьячок же и хор стояли на клиросе в церкви. Батюшка дрожал как осиновый лист. Попадья потом рассказывала, что он чуть не выронил из рук чашу с дарами.

Но вот коляска приближается к ограде церкви, останавливается. Служка* архиерея соскакивает с козел и открывает дверцу коляски. Архиерей, в сопровождении своего келейника*, выходит из экипажа и направляется к церковной паперти, где происходит его встреча с батюшкой. Встречавшие его пасомые*, при выходе архиерея из коляски, становятся на колени. При вступлении его на паперть хор поет : « Исполаети деспота » (что по-гречески означает : « Многая лета, Владыко ! »). Архиерей со священником входят в алтарь через Царские Врата* но перед этим архиерей оборачивается к молящимся и благословляет их.

О чем говорил архиерей со священником ? Какие он ему дал назидания ? Ничего неизвестно. После его отъезда прихожане узнали только, что священник и попадья остались довольны приездом архиерея. Священник всегда боялся выговоров.

Как изменились архиереи со времен, когда жили Митрофан Воронежский и Тихон Задонский*! Народ и духовенство тогда не боялись их и искренне их любили.

Крестьянство не спешило идти по стопам города. Оно продолжало питаться еще соками старины. Оно не изменило даже своего внешнего вида : оно строилось, одевалось, обувалось по-старинному. Лапти были главной национальной обувью ; полушубок, тулуп*, поддевка, халат* оставались национальной одеждой. Религия сохранила верования дохристианской веры. Деревня жила своей обособленной жизнью, а город не спешил приобщить ее к своей жизни. Оторвавшись же от деревни, городские жители поздно заметили и поняли, чем им грозит их оторванность от деревни. Поэтому-то очень поздно попытались они приблизиться к деревне, к их матери-кормилице.

Но трудно было резко изменить создавшееся положение. Оказалось, что разрыв между городом и деревней был не только экономический, но и психологический и даже языковый.

Культурный городской слой плохо понимал язык деревни и даже отвергал его, а деревня совсем перестала понимать городской культурный язык. Горожанин и крестьянин стали говорить на разных языках. Они плохо понимали друг друга и расходились, не договорившись ни до чего. Взаимоотношения их осложнялись еще тем, что горожане вместо того, чтобы объяснить, показать, в чем состоит преимущество новой городской жизни по сравнению с деревенской, стали навязывать сельским жителям насильно новый уклад жизни, не спрашивая их, и брать буквально под опеку крестьянство. Делалось это довольно неумело. Деревня насторожилась, стала пассивно сопротивляться, но иногда сопротивление было активное.

Так образовались две культуры : городская и крестьянская, два разных мира. Город был ближе к миру европейскому, деревня не отличалась от мира, каким он был при Петре Великом, до реформ.

Различие между двумя мирами появлялось даже в разделении года, в обычае отмечать происходящие события каждодневной жизни. Город при Петре Великом после реформ получил гражданский календарь, разделявший год на месяцы и числа. Крестьяне же исходили из церковных событий, церковных праздников. В повседневной жизни они считали по-своему : такое-то событие произошло на Покров (Пресвятой Богородицы), а не 1-го октября, на заговенье* осеннее (начало Рождественского поста), а не 15-го ноября, на Казанскую (иконы Божьей

Матери), а не 22 октября, на Введение (во храм Пресвятой Богородицы), а не 21-го ноября, на Николу вешнего (перенесение мощей святого Николая-Чудотворца) или на Николу Зимнего (свят. Николая-Чудотворца) , а не 9-го мая и 6-го декабря.

Так же считали они семейные события : рождение, крещение, свадьбы, похороны, исчисления возраста членов семьи. Говорили, например, что такому-то исполнилось столько-то лет на Святого Илью Пророка (20 июля) ; такое-то событие произошло через неделю после Ивана Купала (24 июня) ; что это случилось за неделю до Петрова дня (св. Апост. Петра и Павла) ; свадьбу решили сыграть в мясоед* или на Красную горку*, в этот день дети катали пасхальные яйца по склону, выигрывал тот, чье яйцо тронуло яйцо другого игрока.

Крестьянин не понимал, если ему говорили, что такое-то событие случилось 24 июня (т.е. на Ивана Купалу*), или, что он должен сделать то-то к 29-ому июля (к Петрову дню), Рождественский пост крестьяне называли Филипповским, потому что он начинался в день Святого Апостола Филиппа.

После осеннего заговенья (15-го ноября по старому стилю, 28-го — по новому) появлялись в нашей местности все чаще и чаще первые заморозки, а дожди и мокрый снег шли все реже и реже. Воздух постепенно становился суше. На Введение бывали уже порядочные морозы, а на Николу зимнего (6-го декабря) река покрывалась тонким, чистым, прозрачным слоем льда, по которому детвора могла уже ходить, не удаляясь от берега. Взрослые, у которых зимой не было работы дома, покидали свои семьи. Одни уезжали заниматься извозным промыслом, другие — в лес валить деревья, третьи — занимались работами на открытом воздухе. Дети,которым надоело сидеть в избе, ждали с нетерпением, когда распогодится. И те, у которых была подходящая одежда и обувь, также вылезали из избы на свежий воздух. Этот момент был самый опасный, требовавший от взрослых постоянного наблюдения за ними, в особенности за самыми предприимчивыми, так