Шрифт:
Закладка:
Днем приходили люди отдать последний долг покойнице, все время толпился народ, и я не чувствовал себя одиноким. Но с наступлением ночи, родные ее, умаявшись за последние дни, засыпали. И в избу, по установившемуся обычаю, приходили одна-две старушки-соседки послушать чтение псалтири, помолиться и провести с ней последнюю ночь. Их присутствие ободряло чтеца.
С вечера, когда мы с товарищем начали чтение, в груди покойницы клокотанье продолжалось, но не такое сильное, как во время соборования, а глухое и менее отрывистое. Для моего товарища эти звуки были мало заметны. Во мне же они вызывали неприятное ощущение, возникшее еще во время соборования. Хорошо, что в это время я еще не знал рассказа Гоголя Вий.
Одна старушка пришла на ночь, но через несколько часов начала похрапывать, потом, сказав, что устала, прилегла на лавку и заснула. Я остался один с покойницей (товарищ спал на полатях). Тревожное чувство овладело мною. По окончании одной из глав псалтири я сделал земной поклон* и бросил взгляд под стол. В этот миг мне показалось, что одна рука покойницы протянулась с открытой ладонью ко мне. Я вскочил как ошпаренный, мурашки забегали по всему моему телу, но я не вскрикнул. Я набрался храбрости и даже посмотрел на покойницу. Она попрежнему лежала неподвижно. Я стал успокаивать себя мыслью, что это мне показалось, поэтому я не разбудил нитоварица, ни старушки.
С большим напряжением дочитал я свое положенное время, но земных поклонов не решился больше делать. Не сказал я об этом ничего и моему товарищу, разбудив его для смены меня. Не хотел только оставить его одного и разбудил также спящую старушку. Она, проснувшись и взглянув на меня, забеспокоилась и спросила, почему я такой бледный ? Я ответил, что устал, хочу спать и поскорее взобрался на полати, чтобы избежать дальнейших расспросов и постараться заснуть.
Утром, оправляя покойницу, заметили, что ее правая рука с разжатой ладонью действительно опустилась и очутилась под столом. В это время старушка вспомнила про мою бледность и догадалась о ее причине. Но я промолчал, не подтвердил ее догадки, не желая прослыть трусом.
Это было мое последнее чтение псалтири по покойникам. Никакие просьбы и мольбы обращавшихся ко мне, ни даже просьбы и приказы матери не оказывали на меня своего действия, и всякий раз я самым решительным образом отказывался от такой обязанности.
Моя « знаменитость » таила в себе и другую опасность, которая чуть не погубила меня, но это требует подробных объяснений.
В школе у нас не было уроков пения. Мы, школьники, даже не знали, что существуют ноты и партитуры. Кроме того, в нашем селе не было ни одного музыкального инструмента, даже не было своего гармониста. Единственными музыкальными инструментами были жалейки, свирель и дудка*. Для детей покупали иногда на базарах глиняные свистульки. Несмотря на это, народ был очень музыкальный от природы и любил пение. Редко, кто не умел петь. Хоровое пение в особенности было развито среди молодых девушек и девочек-подростков. У некоторых из них голоса были редкостной кристальной чистоты, звучные и грудные. Многие обладали удивительной музыкальностью ; пелись старинные, проникнутые грустью, песни. Затянут, бывало, «Лучинушку » хором, — забудешь все на свете, заслушаешься их. Пелись и другие песни, приноравленные к разным событиям крестьянской жизни : подблюдные (при гадании) на Святках, величальные (на свадьбах), венчальные, когда готовили невесту везти к венцу и т.д.
Для пения в церковном хоре музыкальности, конечно, было недостаточно : необходимо было знать и ноты. Дьячок научил нас петь по нотам, объясняя ритм, такты, значение нот в тактах, их начертание, ключ, регистр и т.д. (камертон был единственным подсобным инструментом) . Объяснив гамму, он приступил сейчас же к разучиванию церковных песнопений. Сначала он пел сам каждую партию по нотам, а потом с нами, и на этот раз мы должны были запоминать, как поется партия. Проработав таким образом каждую партию отдельно, он приступал к пению всех партий хора вместе.
Много труда приложил он в работе с нами. В конце концов добился желаемых результатов. В первое время мы, хотя и держали ноты в руках, но пели исключительно по памяти и по слуху. Случалось, что мы сбивались. Тогда дьячок присоединялся к сбившейся партии, и выправлял ее. Это дало нам повод говорить, что он может петь на все лады* и на все голоса. Через год такой работы, хор пел удовлетворительно не только песнопения простых напевов, но и таких очень известных композиторов, как Архангельский, Бортнянский* и другие ; это требовало многочисленных спевок.
Заметив, что я хорошо читаю по церковно-славянски, дьячок поручил мне читать во время заутрени Шестопсалмие*. Однажды за чтение меня похвалили даже семинаристы, родственники священника, жившие у него во время отпуска. Семинаристы пользовались большим авторитетом не только у нас, школьников, но и у самого дьячка. Вероятно, следствием этого было то, что дьячок поручил мне однажды читать Апостол*.
Шестопсалмие читается на клиросе, и молящиеся могут и не видеть чтеца, Апостол же читается за обедней, посредине церкви, и чтеца видят все. Апостол читает, обычно, дьякон* но в нашем селе дьякона не было, и Апостол читал всегда дьячок. Голос у него был небольшой, невыразительный и надтреснутый. Читал он невнятно и негромко, « бурчал себе под нос », как говорили про него.
И вот роль чтеца Апостола была поручена маленькому мальчику, местному « грамотею », что произвело большое впечатление на прихожан, присутствовавших в этот день в церкви. Мать же моя была, как говорится, « на седьмом небе ». Для нее дети, певчие церковного хора, представлялись ангелами, прислуживающими у престола Господня ! Успех же ее собственного сына совсем вскружил ей голову. С этих пор меня начали приглашать читать Апостол во время венчаний, после чего и на свадебный пир.
В один из праздничных летних дней, за обедней, в нашей церкви появился красивый, изящный, молодой
