вам явиться десятого ноября к часу дня. Управление полиции Каруидзава». Текст заранее напечатан, только месяц, число и час вписаны от руки. Как и следовало ожидать, за время завтрака он нисколько не изменился. Но Тацуэ никогда еще не приходилось получать таких посланий. Сегодня утром, как нарочно, никаких других писем или журналов не было, и лишь одна эта открытка ждала ее на столе, накрытом для завтрака в угловой комнате. Чуть прикусив нижнюю губу, Тацуэ придвинула стул к камину, в котором потрескивали дрова. В сознании Тацуэ, родившейся и выросшей в семье чиновника, вызов в полицию обычно связывался с каким-нибудь нарушением закона, однако, размышляя о своих поступках и взаимоотношениях с другими людьми, она решительно не могла вспомнить, что совершила что-либо противозаконное. Однако не успела она съесть и двух ломтиков желтого яблока с тарелки, которую поставила к себе на колени, как в голове ее мелькнула догадка. Управляющий делами Компании химической индустрии в Нагаока (Нагаока — город в префектуре Нагано), входившей в концерн Инао, проявлял необыкновенное искусство по части снабжения столичных заправил концерна продуктами питания помимо и сверх всяких карточек. Поскольку Нагаока находится в районе рисовых полей, то в основном это был рис: увесистые, обшитые рогожей посылки с рисом часто приходили и в Каруидзава. Рис пересылался в прочных деревянных ящиках, которыми пользуются торговцы сакэ и которые вмещают дюжину бутылок. Рису в такой ящик входило два мешочка по восемнадцать килограммов каждый. На багажном ярлыке указывалось: «Иностранные книги». Приезжая из Нагаока в Токио, управляющий делами считал своим долгом заглянуть и в Каруидзава. Так как был разговор, что Тацуэ останется здесь на зиму и проведет здесь Новый год, возможно, он проявил внимание и прислал риса на праздничные пирожки. Эта догадка скоро перешла у нее в уверенность, но лишь усилила ее негодование, что ее вызывают по таким пустякам.

Тацуэ встала со стула и нажала кнопку звонка на стене. Тотчас прибежала горничная, которая только что вышла за дверь, завешенную тяжелой, похожей на гобелен портьерой.

— Позови Умэ!

Взглянув на сердитое лицо хозяйки, девушка со всех ног бросилась исполнять приказание. Она недавно поступила к Тацуэ, спасаясь от трудовой повинности, и, проходя обучение у старшей горничной Умэ, вынуждена была терпеть ее придирки и бесчисленные нотации.

— Вам что-нибудь угодно?—спросила появившаяся Умэ, для которой Тацуэ все еще была «барышня». Эта сорокалетняя женщина с юности жила в доме и благодаря выработавшемуся за долгий срок чутью могла безошибочно определить значение каждого взгляда Тацуэ, но сегодня даже она не понимала, что случилось; об этом и свидетельствовал ее вопрос.

— Позвони по телефону в полицию.

— Позвонить в полицию? Как вы сказали? — На смуглом лице Умэ, обрамленном жесткими курчавыми волосами, было написано нескрываемое удивление, выпуклый лоб наморщился, острый подбородок приподнялся.

— По-видимому, задержана какая-то наша посылка. Они прислали повестку, велят мне явиться для разбирательства. Узнай, в чем дело, выясни все хорошенько и постарайся сама все уладить.

Кроме старика сторожа, в доме не было ни одного мужчины. Поэтому все деловые вопросы, включая и работу личного секретаря, поручались Умэ, которая хоть и не так искусно, как со стряпней, но все же довольно ловко с ними справлялась.

Однако, позвонив в полицию, она вернулась с надутыми губами, будто ей сделали выговор за подгоревшее или пересоленное блюдо.

— Ну что? Наверно, рис из Нагаока?

— Попробуйте у них узнать! Ничего не говорят! Явится, говорят,— узнает, а других вместо себя посылать нечего. И повесили трубку. Вот уж хамы! Но я позвонила снова, сказала, что говорят от Инао, и попросила соединить меня с начальником управления. Так они мне заявили, что господин Хатакэяма переведен отсюда, и просто накричали на меня. Сущие дьяволы!

Для старшей горничной, привыкшей к тому, что одно только упоминание имени ее хозяев всегда производило должный эффект, такое пренебрежение к ним было, несомненно, явлением необычным, точно так же как для Тацуэ — получение повестки из полиции. Пусть там сменился начальник и обстановка изменилась, но дойти до такого безобразия— это уж слишком!

— После обеда я все-таки схожу туда вместо вас. Если мы в чем допустили оплошность, извинюсь, но я не успокоюсь, пока не выскажу им все,— угрожающе прибавила Умэ.

— Ничего не поделаешь, война — вот полиция и придирается ко всем, даже здесь,— сказала Тацуэ своим обычным спокойным тоном. Возмущение Умэ произвело на нее благотворное действие, и ее раздражение против полиции улеглось. Чем бы ни была вызвана повестка, но негодовать вместе со служанкой по такому поводу было бы просто стыдно.

Она сказала, что пойдет сама.

— Дамам ходить в полицейские участки не годится. Где это видано?

— Отчего же? Раз вызывают, я и пойду. Мне с самого начала следовало побороть свое настроение и идти самой. Я ведь, кажется, никогда не воровала, никого не убивала, а если это насчет риса, то можно будет извиниться и уплатить штраф. Чего ж беспокоиться?—убеждала Тацуэ скорее саму себя, чем Умэ.

И по мере того, как она успокаивалась, у нее возрастало даже своего рода любопытство, желание узнать, в чем дело. Она пообедала несколько раньше, чем обычно. После обеда она всегда около часа отдыхала в постели, но в этот день ложиться не стала и, как и сказала, вышла из дому, намереваясь еще и прогуляться.

В сущности дамы, так долго, до самой зимы, остававшиеся в Каруидзава, были скрытыми беженками, но они весьма отличались от настоящих эвакуированных, которые стали селиться здесь примерно с год тому назад. Укрываться где-то от бедствий.военного времени не полагалось — это пока еще расценивалось как забвение своего патриотического долга в условиях тотальной войны и осуждалось как антинациональный поступок. Правда, широкой публике еще ничего не было известно о так называемой «тактике лягушачьих прыжков», все более успешно применяемой американскими военно-воздушными силами в районе Южных морей. Дачницы, задержавшиеся в Каруидзава, думали скорее не о непосредственной опасности, а просто скрывались от надоевших им в Токио соседских групп и Женского союза национальной обороны, да и не хотелось им менять привольный образ жизни, к которому они привыкли за время летнего отдыха. Здесь у них было больше возможностей встречаться друг с другом, судачить и вместе развлекаться. Однако число оставшихся все же было невелико, светский круг тут сузился, и Тацуэ волей-неволей сблизилась с двумя-тремя новыми знакомыми.

Спустившись по старой дороге, Тацуэ свернула на широкую асфальтированную улицу и сначала двинулась по ней в сторону, противоположную той, где