- Да?

Марико принесла из передней стул и присела около стола. Собрать человек десять детей и устроить нечто вроде детского сада было мечтой Марико, неотделимой от ее мечты о жизни в провинции. Для этой цели удобно было занять домик Масуи, стоявший внизу, в ложбине. В свое время Масуи сказал, что ввиду его занятости по всем делам следует советоваться с дядей Ёсисуке. Марико решила приступить к осуществлению своего проекта в новом году, как только наступят теплые дни, а в ожидании этого рисовала на бумаге эскизы хорошеньких детских стульчиков и раскрашивала их в нежно-голубые тона. Сёдзо, заглядывая в ее альбом, со смехом говорил: «О, да ты рисуешь куда лучше меня!» А сегодня он своими предупреждениями наложил вето на ее эскизы. На первых порах имелось в виду собрать только детей родственников, но ведь открыть детский сад — дело посложнее, чем ухаживать за козой. А почему, спрашивается, Масуи предложил все переговоры вести с дядей Ёсисуке? Право, это неспроста! Нет. сегодня ему совсем не хотелось обращаться к помощи Масуи. Ни одного детского стульчика на его деньги! — решил он про себя.

Однако он не поделился своими сомнениями с Марико, и она не знала, отчего он завел этот разговор. А докучать людям расспросами было не в ее натуре. Сёдзо тоже больше этой темы не касался. Узнав, что тетя прислала им прямо в жаровне любимое его кушанье — жареного фазана с приправой из разных кореньев, Сёдзо сам принес виски, которого обычно за обедом не пил, и даже заставил выпить с ним немного и Марико. Бледность, покрывавшая его лицо, когда он пришел домой, теперь прошла, он даже выглядел свежее, чем обычно. «Мне еще нужно поработать, а ты ложись, не жди меня». Когда он, сказав так, садился за работу, Марико обычно послушно отправлялась в соседнюю Комнату. Во-первых, ей не интересно было бодрствовать одной, а кроме того, за день она уставала и поэтому с удовольствием вытягивалась на накрахмаленной простыне и, закутавшись в одеяло, через какие-нибудь три минуты уже спала.

Но сегодня вечером все шло немного иначе. Высунув из-под одеяла свою маленькую головку, Марико лежала с открытыми глазами. Сон не шел. В темноте перед ней всплывало лицо мужа, каким оно было, когда он обернулся, чтобы ответить на ее обычное пожелание спокойной ночи. Было совсем незаметно, что он выпил за обедом виски. Взлохматив волосы, он подпер голову рукой, и между бровей его пролегла морщина. Губы крепко сжаты, у одного уголка их — маленькая складка. Лицо не хмурое, но какое-то отчужденное. Это выражение Марико видела на его лице и раньше, еще до их брака. Так бывало и в Токио, и летом в Каруидзава: во время какого-нибудь пустого разговора с тетушкой и Тацуэ он вдруг как-то отдалялся от них и умолкал. Вот такое же выражение лица было у него и сегодня в ту минуту, когда он обернулся. Но вместе с тем в нем было и что-то другое, подобно тому как лицо на фотографии и похоже на оригинал и чем-то отличается от него. Видала ли она когда-нибудь раньше такое выражение лица у мужа? Теплая капелька стекла с переносицы и упала на белую подушку, примятую тяжестью головы. Марико вспомнила столкновение, которое только однажды было между ними.

Вечером того дня, когда приезжал Кидзу, Сёдзо, очищая после ужина мандарин, рассказал Марико о трагической гибели Сэцу. Рассказ звучал как дань восхищения ее подвигом, ее великим мужеством, и Сёдзо, естественно, не мог не коснуться тех идей, которые служили ей опорой. Кроме того, он вообще считал своим долгом когда-нибудь рассказать жене об этих идеях. Хотя сообщал он ей чрезвычайно важные вещи, но по существу это сводилось к элементарным сведениям из политической экономии. А вместе с тем это была исповедь, вся правда о его прошлой жизни — признание, такое же необходимое и важное, как и его признание о связи с госпожой Ато, которого Марико тогда не захотела слушать, зажав ему рот своей маленькой ручкой.

Нет проще истины, чем та, что работающий должен вознаграждаться по труду. Марико слушала объяснение мужа со страстным вниманием ученицы-первоклассницы, впервые увидевшей на доске задачу на сложение 1 + 1 = 2, и понимала его слова, может быть, не столько рассудком, сколько чутьем,— недаром же отец и мать ее были тружениками. Наконец Сёдзо кончил объяснения, Марико молчала, зажав в губах красновато-желтую дольку мандарина. Затем, медленно высосав из нее сок и выбросив кожицу, она с детской наивностью сказала, выдыхая кисловато-сладкий запах мандарина:

— Хорошо было бы, если бы жить в достатке значило и быть счастливым. Но ведь одно с другим не совпадает — вот что разочаровывает.

— Как ты можешь это говорить? Ты ведь понятия не имеешь о том, что такое бедность. Откуда такая легкость мысли? Я понимаю еще, если бы это заявила Таттян,— это в ее стиле. Но тебе это вовсе не пристало.

— Но ведь когда-то...

Продолжать она не смогла. Голос ее задрожал и оборвался. Лицо Сёдзо в кругу молочно-белого света, падавшего из-под абажура, вдруг приняло выражение, какого Марико еще никогда у него не видела.

Сегодня его лицо было почти таким же, как тогда. И вот у нее полились слезы, как в ту ночь. Ей ведь было тогда бесконечно грустно, а о чем она плакала — она и сама не знала. Тем более не знала она и не могла знать, что эти слезы имели отдаленную связь с теми сомнениями и муками, которые порождает противоречие между материальной и духовной сторонами бытия. Когда-нибудь человечество добьется их гармонии, их слияния; трудно предугадать — когда, но это обязательно должно произойти в мире. Откуда же могли прийти Марико такие мысли? Она лежала в темноте и плакала, сама не зная, отчего льются эти слезы.

Глава девятая. Катастрофа

Повестка из полицейского управления города Каруидзава вызвала у Тацуэ не только смутное беспокойство и боязнь, как это бывает у всякого в подобном случае, но и раздражение. Если им нужно что-то выяснить, пришли бы и спросили. А то вдруг — явитесь!

Тацуэ перечитала лежавшую около корзинки с фруктами повестку, на которую за завтраком ни разу не взглянула, словно ей было наплевать на этот вызов в полицию.

«Для выяснения связанного с вами дела предлагается