не приходилось — общеизвестно, что полиция не очень уютное место. Между тем стрелки стареньких стенных часов уже показывали больше половины второго. Из дверей сбоку от скамьи то и дело появлялись полицейские и какие-то люди в штатском. Они проходили через комнату и исчезали за другой дверью, которая вела к выходу из здания, или звонили по телефону, находившемуся в противоположном углу комнаты. Никто не обращал на Тацуэ ни малейшего внимания, словно и не видели ее. Так с ней еще нигде не обращались. Она перевела взгляд со стенных часов на свои ручные часики и прикусила нижнюю губу. Незаметно для нее самой лицо ее начинало принимать то же выражение, что и сегодня утром, когда она получила повестку.

—- Послушайте! — привстав со скамьи, обратилась она к мужчине, появившемуся в этот момент из внутренних комнат.— Вы не знаете, сообщили начальнику управления, что Инао здесь?

«Если это долгая история, я лучше приду в другой раз, мне надо сегодня еще кое-куда зайти»,— хотела она добавить. Но мужчина, одетый в потертый пиджак и пузырившиеся на коленях брюки, лобастый, изжелта-бледный субъект, которому одинаково можно было дать и тридцать и пятьдесят лет, не обратил ни малейшего внимания ни на слова Тацуэ, ни на нее саму. Он подошел к стоявшей посреди комнаты железной печке и столбом остановился около нее. Таким образом слова Тацуэ наполовину оказались уже обращенными к его сутулой спине и длинному неприятному затылку. Он закурил, но, затянувшись один раз и выпустив через ноздри дым, тотчас же потушил сигарету и сунул окурок в карман. Только после этого, нарочито медленно повернувшись, он впервые бросил взгляд на Тацуэ. Это были не человеческие глаза, а какие-то стеклянные линзы аппарата для обнаружения преступлений. Безотчетный страх ледяным холодом пронизал Тацуэ. Она вздрогнула, словно нечаянно подошла к пропасти и вдруг заглянула в нее. Тацуэ не знала, что и думать, но в этот момент поняла, что сегодняшний вызов связан с чем-то посерьезнее риса.

В это время снова приоткрылась дверь, и из нее высунул голову мужчина в синем пиджаке. Он сказал:

— Пройдемте, пожалуйста, сюда.— Громко топоча ногами, он стал подыматься по лестнице, начинавшейся прямо от двери. Тацуэ, как ей было приказано, последовала за ним. Лестница была узкая и необыкновенно крутая — даже в туфлях на низких каблуках идти по ней было небезопасно. Наверху оказалась очень большая комната, где пол был устлан грубыми циновками. На противоположной от входа стене над окном висела небольшая божница со священными с белыми бумажными полосками «гохэй». На стене с правой стороны были развешаны в ряд фехтовальные маски и нагрудники. И даже эти скучные, холодные вещи казались здесь некоторым украшением. А вообще помещение было совсем пустым и ужасно унылым — не комната, а какой-то огромный ящик. Мужчина в синем пиджаке сел за длинный и узкий письменный стол, стоявший у окна. Не успела Тацуэ опуститься на стул, как мужчина сейчас же начал:

— Дата рождения?

— Восьмое апреля тысяча девятьсот четырнадцатого года.

— Токийский адрес?

— Район Омори, Дэн-эн-Тёфу, Четвертый квартал, 180.

— Здешний адрес?

— Префектура Нагано, город Каруидзава, 809.

Тацуэ отвечала негромко, но отчетливо. Пока все это записывалось, она успела рассмотреть допрашивающего. Он как будто отличался от своих коллег, которых она видела внизу. Ему можно было дать немногим более тридцати. У него была сравнительно маленькая для его фигуры голова, крупный, резко очерченный нос и ввалившиеся щеки. Лицо бледное, бескровное, как сушеная каракатица, и бледность эта еще подчеркивалась иссиня-черными волосами. Он, по-видимому, считал их главным украшением своей внешности. Волосы он носил длинные — если бы их зачесать наперед, они, вероятно, закрыли бы половину лица. Шевелюра была разделена справа четким, ровным пробором, гладко прилизана и лоснилась от бриллиантина. Синий с иголочки пиджак и темно-красный галстук были ему к лицу. Однако раскосые холодные черные глаза, словно принадлежащие какому-то другому человеку, придавали всему облику этого щеголя выражение безграничной жестокости.

— Ну-с,— начал он, положив карандаш и уставившись прямо в лицо Тацуэ: —С какого времени вы знакомы с госпожой Тамэко Сёда?

Репатриированная из Америки Сёда обосновалась здесь летом прошлого года; с того времени не прошло еще и полутора лет. Возможно, Тацуэ вызвали в связи с торговыми сделками этой женщины... У нее немного отлегло от сердца, и, ответив, она непринужденно спросила:

— А что, с госпожой Сёда что-нибудь произошло?

Мужчина в синем пиджаке промолчал. Затем, резко предупредив, что ей следует только отвечать на вопросы, изложил причину ее вызова в полицию. Заключалась она в следующем: Тамэко Сёда показала, что в разговоре с нею, когда речь зашла о возможности налетов американской авиации на Токио, Тацуэ, приведя в пример рейд Дулиттла 189, имевший место прошлой весной, сказала, что, раз прилетела первая ласточка, наверняка вслед за ней прилетят и другие.

— Расскажите об этом еще раз подробнее.

— Я такого разговора не помню,— с трудом проговорила Тацуэ, сама не узнавая своего голоса.

Она вся похолодела от страха, как и в то мгновение, когда в нижней комнате на ней остановился злобный взгляд агента тайной полиции. После ухода японцев из Гвадалка-нара за антивоенные высказывания и поступки преследовав ли все строже. Тацуэ было известно, что в Иокогаме за такие провинности были произведены массовые аресты. Теперь, значит, та же строгая рука протянулась в Каруидза-ва, и дом Тамэко Седа был взят под подозрение. Однако Тацуэ там обычно только слушала и лишнего не говорила. Тем не менее слова, о которых сейчас спросили, принадлежали ей: мнение, что налет Дулиттла — первая ласточка, за которой прилетят и остальные, сложилось у нее с того момента, когда она из своего сада в Токио наблюдала серебряные крылья американских самолетов; это ее мнение не изменилось и до сих пор. Но высказала она его лишь в разговоре с Мидзобэ, разговор же происходил этим летом, когда художник приезжал- сюда писать вулкан Асамаяма.

Один знакомый Мидзобэ, преподаватель английского языка, был переводчиком на допросе взятого в плен экипажа американского самолета, который из-за нехватки горючего совершил вынужденную посадку в Южном Китае. Прежде всего американцы спросили: «Это Токио?» Как раз об этом и рассказывал ей Мидзобэ. Если он подхватил ее выражение «первая ласточка» и воспользовался им при разговоре с Сёда Тамэко, то путь, который проделали слова Тацуэ до полицейского управления, становился ясен. Но может ли быть, чтобы сама Тацуэ свой разговор с художником, да еще в тех же