с мужем или с отцом, и какой-нибудь выход, несомненно, будет найден. Хотя Тацуэ хотелось избежать и этого, и вовсе не потому, что на нее подействовала угроза инспектора полиции, Тацуэ прекрасно понимала, что, если она и расскажет все Сёдзо и если даже он приедет, никакого практического результата это не даст. Но она знала, что ни муж, ни отец не поймут так правильно, так глубоко ее душевное состояние, как ей хотелось бы; поймет только один человек — друг ее детства.

Откуда-то издалека слышен голос. Кажется, кого-то зовут. Как будто даже ее. Но она не может разомкнуть веки. Напрягаясь, она пытается сбросить с себя что-то навалившееся на нее и сквозь сон чувствует знакомый крепкий запах мужского тела. Наконец она с трудом приоткрывает глаза и видит приблизившееся вплотную темное, почти коричневое лицо Кунихико и его белые зубы.

— Уже девять часов! —Его улыбающиеся влажные губы поочередно прикладываются то к левому, то к правому глазу жены. Он в брюках и длинном, почти до пят, шерстяном халате в крупную клетку темно-коричневого, зеленого и желтого цвета.— Я нарочно не стал будить тебя, когда приехал, и, пока ты спала, принял ванну.

Синеватые гладко выбритые щеки, рельефно очерченный тупой нос, большие глаза. Кунихико, который всегда выглядел статным, элегантным мужчиной, теперь, после того как он пополнел, приобрел внушительный вид. Очень смуглый цвет лица (недаром во время заграничной поездки его нередко принимали за испанца), широкая шея и припухлая ярко-красная нижняя губа придавали ему чувственный облик, и это особенно подчеркивалось сейчас его пестрым халатом, перехваченным в поясе толстым крученым шнуром, длинные концы которого свешивались спереди.

— Подвинься-ка!

Уверенный голос прозвучал почти как приказание. Соскользнувший с плеч халат на атласной подкладке упал на китайский ковер. Из-под тюрбана персикового цвета, которым Тацуэ обернула голову вместо того, чтобы надеть на ночь сетку, она невидящими глазами смотрела в одну точку и, казалось, не слышала того, что ей было сказано. Ей сразу вспомнилось вчерашнее событие. Мгновенно развеялись сонные видения, отчетливо всплыл в памяти вчерашний день. И прежде чем муж успел вытянуться рядом, она быстро повернулась и выскользнула из постели. Воспоминания внезапно влили что-то леденящее в ее душу и тело.

— У меня болит голова.— И это была правда. Из-за письма, которое она, несмотря на усталость, села писать вечером, она потом долго не могла заснуть и с трудом забылась только под утро. Несомненно, причина была в этом.— Умоюсь, и мне сразу станет лучше.

Она подошла к платяном шкафу и начала переодеваться. Кунихико сердито смотрел на жену. Тацуэ так торопливо одевалась, стремясь поскорее скрыть под утренним платьем освобожденные от пижамы голые округлые плечи, грудь, руки, ноги, что это яснее, чем слова, говорило о ее нежелании. Несмотря на свою обычную чуткость, Тацуэ не заметила, как все это действует на Кунихико,— голова ее была занята вчерашним происшествием. Она уже собиралась выйти из комнаты, но вопрос, заданный ей вдогонку, заставил ее остановиться.

— У тебя есть какое-нибудь дело к Сёдзо?

Кунихико держал в руках письмо, которое она, перечитав перед сном, оставила на ночном столике.

— Я расскажу потом. Дайте сюда,— обернувшись, проговорила Тацуэ и быстро подошла к мужу. Но Кунихико, не отдавая письма, за которым она протянула руку, уселся на кровати, скрестив ноги, и положил письмо себе на колени.

— А мне нельзя прочесть?

— Ну зачем же? Ведь я сказала, что потом расскажу.

— Но ведь это письмо, написанное моей женой постороннему мужчине.

— Постороннему мужчине? Зачем болтать глупости! Я ведь пишу Сёдзо.

— Сёдзо или кому другому — это дела не меняет. Раз это такое письмо, что ты не хочешь дать его прочитать и даже готова у меня отнять его, тем более я имею право ознакомиться с ним. Если же это ничего не значащее письмо, почему ты не хочешь показать его мне?

— Когда вы начинаете ни с того ни с сего ревновать меня, это выглядит смешно и делает еще более очевидными ваши собственные похождения в Токио.

— Не пытайся прикрыться встречным обвинением. Я сказал, что прочитаю это письмо, значит, прочитаю.

— Ну, если вам так уж хочется...— Голос Тацуэ вдруг стал спокойным. Стоя у кровати, она пристально, с холодной усмешкой смотрела на мужа. Затем быстро схватила письмо. На лице ее появилось выражение злобной решимости — она готова была на все. Быстрым движением она надорвала край плотного белого конверта и возвратила письмо мужу.— Читайте, если вам так хочется, а я буду умываться.

Последнее время взаимоотношения Кунихико и Тацуэ складывались, как у двух соседних государств, остро реагирующих на все, что касается их прав, престижа, интересов, выгод и невыгод, но не позволяющих себе ни вмешиваться в дела соседа, ни нападать на него. Поэтому Тацуэ и могла, сообразуясь с собственными удобствами, жить сейчас на даче. Такие отношения между мужем и женой обычно достигаются с трудом, по прошествии многих лет, но молодые супруги Инао как бы заключили на этот счет молчаливое, тайное соглашение почти сразу же после женитьбы. Тацуэ была верна этому соглашению. Только благодаря этому между нею и мужем не возникало никаких трений, которые бы стали достоянием других; каждый спокойно делал то, что хотел, но в глазах людей они были дружной, любящей парой. Кунихико довольно часто нарушал соглашение. Бывало это, когда он вдруг начинал пылать страстью к жене, и от Тацуэ не укрылось, что эта влюбленность всегда возникала после того, как он порывал связь с какой-нибудь другой женщиной. Связи эти не бывали длительными. Радость охоты заключается в том, чтобы бродить в горах или в поле, пускать собаку по следу, стоять в засаде, прицелиться и подстрелить «великолепную птицу». А после того, как добыча положена в ягдташ, она уже ничем не отличается от покупаемой в магазине дикой утки или фазана. В большинстве случаев Кунихико быстро терял интерес к женщине. И та же психология охотника делала для него Тацуэ, к которой он не приходил иногда месяцами, неизменно привлекательной. Она была его женой, его собственностью, подстреленной дичью, но Кунихико не удалось уложить ее в ягдташ. Тацуэ оставалась загадкой, что с самого начала так привлекало его, она была дразняще своеобразна, и он не мог проникнуть в тайну ее существа. Он до сих пор не знал Тацуэ до конца и никак не мог понять ее. И именно поэтому охота еще продолжалась. Жена по-прежнему оставалась для него редкостной