Разрыв соглашения между двумя странами, как правило, сопровождается применением насилия. Так и перемены в настроении Кунихико делали его агрессивным и деспотичным — он становился совсем другим человеком. Сначала он не возражал против намерения Тацуэ прожить всю зиму на даче, которая была полностью оборудована для жизни в зимнее время и могла служить убежищем в случае неблагоприятного развития военных событий. Но в последнее время он стал требовать, чтобы Тацуэ возвратилась в Токио. Ради этого он и решил воспользоваться деловой поездкой в Нагаока и неожиданно нагрянул сюда. Тацуэ не собиралась возвращаться в Токио. Причин тут было много, и в частности ей не хотелось принимать участие в ритуальной церемонии очищения от грехов и других церемониях, когда все присутствующие на них, и даже священнослужители, проделывали какие-то нелепые гимнастические упражнения, имитирующие движения героев древних мифов. По настоянию старшего брата Инао эти церемонии со времени начала войны на Тихом океане устраивались восьмого числа каждого месяца. Однако требование Кунихико вернуться в Токио вовсе не вызывало в душе Тацуэ такого сильного протеста и сопротивления, как она это упорно старалась показывать на словах. В ней говорило странное чувство, удивлявшее ее саму. Все чаще ей в голову приходила мысль, которую она всегда гнала от себя, и каждый раз, как эта мысль у нее появлялась, Тацуэ старалась сразу же от нее отделаться, подобно тому как с досадой захлопывают ящик шкафа, засунув в него ненужную, мешающую вещь. Люблю, не люблю, любит, не любит — Тацуэ считала, что эти слова даже как-то неловко произносить.

Ни она, ни Кунихико никогда не верили клятвам любви — самым священным клятвам мужчины и женщины. Однако с каждым днем все возраставшее чувство одиночества, которое никаким самообманом нельзя было отогнать от себя, чувство, истоком которого было неверие в любовь, а следствием — глубокая неудовлетворенность, не покидало ее, как не покидает человека собственная тень, как бы ни старался он не замечать ее. Тацуэ не верила в любовь и хотела любви. Свое томление она склонна была объяснять излишней сентиментальностью и избытком свободного времени — живя на даче, она не знала, куда себя девать. Но ведь где-то в уголке души это чувство нередко тревожило ее и в Токио и с новой силой охватывало ее каждый раз, как Кунихико вдруг возвращался к ней, преисполненный пылких чувств новобрачного. Что это было? Был ли это каприз женщины, для которой в постоянстве мужчины нет ничего привлекательного, а неверность его обладает особой притягательной силой? Она старалась над этим не задумываться, но, как бы то ни было, ее молодое тело отвечало на жаркую страсть Кунихико с такой же естественностью, с какою роза расцветает под лучами вешнего солнца, и радость ее была чиста, ничто постороннее не примешивалось к ней. Она отдавалась страсти со всей щедростью, без расчетов, без торга, в ней самой вспыхивало влечение. Если бы она не хотела ласк Кунихико, каждая клеточка ее тела, все естество ее восставало бы против них, отвергало бы их и она даже способна была бы уйти от мужа. Но она не могла ему противиться. Как бы далеко муж ни отходил от нее, он всегда возвращался к ней, его привязывала к жене их полная физическая гармония. Это было бесспорно и тем более удивительно, что духовной близости меж ними не было, их мысли и чувства редко совпадали, и они не питали любви друг к другу. Но если их и соединяло лишь чувственное желание, то какая же великолепная, непреодолимая сила таилась в нем! В их взаимном плотском вожделении не было ничего пошлого и дурного — оно оставалось таким же естественным, как и то чувство, которое соединяло первобытных мужчин и женщин. Инстинктивное чувственное влечение, разумеется, не нуждалось в анализе и в выяснении, чем оно отличается от так называемой возвышенной любви. Родители вольны назвать рожденного ими ребенка, как им заблагорассудится. И если бы Тацуэ с Кунихико захотели назвать свое взаимное тяготение любовью, они вправе были это сделать. Золото содержится в грубой породе. «Плоть и есть та порода, в которой порой блестит золото любви. А ведь это, пожалуй, совсем неплохое определение»,— думала Тацуэ, когда она принималась над всем этим размышлять.

Она умылась? и холодная вода оказала свое обычное бодрящее действие не только на ее тело, но и на душевное состояние. Мысли приняли новое направление. Разве так она в последнее время встречала Кунихико, когда он сюда приезжал? О таком серьезном деле, которое невозможно скрыть от мужа, она попыталась сообщить Сёдзо, игнорируя Кунихико. Несомненно, это было ошибкой, какими бы мотивами она ни руководствовалась. А когда она вскрыла письмо и отдала его мужу, она даже не без удовольствия подумала о том, как поразит его неожиданное содержание письма. Но сейчас, поразмыслив хорошенько, она находила свой поступок недостойным, отвратительным. Тацуэ нелегко перед кем-либо склоняла голову, но она была честна и не пыталась уйти от ответственности, если была виновата. Не следовало преподносить Кунихико такого сюрприза. Он наверняка поражен. «Я поступила плохо. Простите меня»,— вот с чего она собиралась теперь начать с ним разговор. Да, она должна извиниться перед ним за то, что не рассказала ему все сразу же, как его увидела. Ах, если бы найти у него утешение в неожиданном несчастье, которое обрушилось на нее! У нее возникла надежда, что это так и будет, она сейчас тепло думала о муже и, чувствуя себя беззащитной, мечтала о его покровительстве. Она вышла в коридор и, неслышно ступая в красных домашних туфельках, поднялась по лестнице. И отворила дверь. Но ей показалось, что дверь отворилась сама — открылась изнутри под давлением устремленного на нее пристального и злого взгляда. Кунихико, уже надевший пиджак и в аккуратно завязанном галстуке темно-красного цвета, сидел в кресле у своей кровати, держа в руках письмо. Его поза, выражение лица и весь облик были уже совершенно другими и странно напоминали вчерашнего полицейского инспектора.

— Ну и что же ты думаешь теперь предпринять, натворив такие дела?

— Что бы я ни думала, сделанного не воротишь.

Ответ этот, разумеется, был мало похож на те ласковые слова, которыми она собиралась начать разговор.

— И ты полагаешь, что этим «не воротишь» можно от всего отделаться?

— Но ведь факт остается фактом. Какой же смысл теперь гадать, из-за кого и как все это получилось, и попусту вздыхать? Я виновата, что сболтнула лишнее.

— Это и так ясно.