Шрифт:
Закладка:
– Знаешь, а мне запомнились «жестянки» – о них все газеты писали. Помимо булочек – это моя любимая еда.
– Погоди, какие «жестянки» – из памяти вон?!
– Икра, вязига, кильки, анчоусы, угри маринованные, стерлядь, белуга, осетрина, кефаль, бычки – и все в «жестянках», в банках, и все наше…
– А еще показывали воронежский чернозем метр десять сантиметров толщиной и почти сто сортов ржи, пшеницы, овса, ячменя, чечевицы. Тогда говорили, что изучение почв в России самое совершенное в мире. Хотя, конечно, славой были золото, платина, уголь, руда, чугун, сталь.
– Мама мне тогда говорила, что ее любимый инструмент – рояль Беккера признали превосходным. Она так радовалась, словно она его изобрела. А Шаляпин показывал мне бриллиантовую булавку, которую ему в дар за участие в выставке преподнесла в Париже княгиня Тенишева. А ты знал Василия Васильевича Андреева? Он привез свой оркестр в Париж. А Тенишева созвала к себе домой гостей, человек двести, сняла со стен гостиной все мягкие вещи – для акустики – и поразила Париж русской балалайкой. А потом все плясали, и сам Андреев, и Шаляпин, и сама княгиня, и Коровин, и гости. Представь, реклама так разошлась из Парижа по свету, что маме это рассказали в нашем Покровском, в Старицкой глуши.
– Говорили, что гвоздем Русского отдела был отдел окраин – Сибирь, Крайний Север, Средняя Азия. Костя Коровин ездил по этим местам, писал этюды. Он мне говорил, 20 или 30 панно его кисти украшали отдел. А остальное в натуре было – меха соболиные, песцовые, шкуры медвежьи и волчьи, восточные шелка, парча, ювелирные коллекции. Мне нравилось, что на этой выставке в значимый ряд были одинаково поставлены и крупные промышленники, и крестьянин, изобретший какую-то особую лопату, и университеты, и изобретатель-кустарь. Я всегда думал, что так должно быть на оперной и драматической сцене: в одном значимом ряду статист и Шаляпин. Каждый в своем деле – премьер. Кстати, наши берендеи в «Снегурочке» жили на окраине, на Русском Севере. А ты знаешь, где располагался Отдел окраины? – В Кремле. Соорудили Московский Кремль в Париже! Уметь надо!
– Ваши сооружения в «Снегурочке» не проще. На это у нас, русских, всегда ума хватит, а уж если энтузиазм вспыхнет!.. В тот год он просто полыхал повсюду, и в театре тоже.
– Да уж и я дополыхался до того, что, неукротимый, прогнал с репетиции Марию Федоровну Андрееву и отказался с ней заниматься до приезда Станиславского. Довела она меня своими капризами. Но Немирович требовал возвращения Андреевой. А я не мог одолеть себя, был выбит из колеи и конфликтом и нечеловеческим напряжением в работе.
– Саша, хватит. На тебя плохо действует приезд Художественного. Бередит душу.
– Но что делать? Будущее ни для кого не существует в определенной форме. Это так – фигура речи, призрак мысли. А в прошлом должен быть ясный, логичный узор. МХТ приехал… Привез мой режиссерский спектакль «Царя Федора». А тайна остается тайной. Кто не хотел моего пребывания в театре? Немирович или Савва Морозов?.. Или Книппер?
– Саша, вот тебе прямые топорные и грубые ответы… Слушай!
И в этот момент раздался обычный телефонный звонок. Ближе к висевшему на стене аппарату оказалась Лидия Стахиевна. Санин увидел, что недоумение, появившееся на ее лице, почти сразу же сменилось выражением тревоги и растерянности.
– Кто вы, что вам надо? – как-то обреченно спросила она и безвольно уронила трубку.
Трубка повисла на шнуре, а жена рухнула в кресло.
– Саша, принеси скорей воды и мои таблетки…
Она запила таблетку судорожным глотком воды, запрокинув голову, и оставалась в таком положении целую вечность, Санин боялся и молчал, ждал, пока жена заговорит сама.
– Саша, это какой-то непонятный ужас… Ты не помнишь, сняв трубку, я что-нибудь сказала? Хотя бы «алло»…
– Ничего не сказала…
– Он произнес каким-то искусственным голосом чуть ли не по слогам: «Лидия Стахиевна, вам привет с того света. Скоро получите письменный». И все. Был уверен, что именно я окажусь у телефона, а не ты, не Катя, не Полин, наконец… Мистика какая-то. С того света… От кого?
Санин и сам не знал, что сказать. Как мог ее успокоил, уложил в кровать:
– Всё, милая. Сейчас отдыхаем и ни о чем не думаем, бесполезно.
Он держал ее за руку и чувствовал, как она засыпает: таблетка подействовала. Проснувшись часа через полтора, она сказала Санину:
– Больше я к телефону не подхожу, с меня хватит..
Не только для того, чтобы отвлечь ее от этого происшествия, он решил продолжить прерванный разговор. Ему показалось, что жена хотела сказать о нем что-то важное и точное, хотя и нелицеприятное.
– Лида, если не возражаешь, давай вернемся к тому разговору. Мне показалось, что ты хотела сказать нечто очень важное для меня.
– Думаю, что твоим злым гением в Художественном был Немирович. Станиславский к тебе относился прекрасно, но отстоять не мог. Немировичу же не нужен был еще один сильный самостоятельный режиссер. Он сам себе барин. Книппер оберегала Чехова от меня. Остаешься ты – значит, мелькаю на глазах Чехова и я. Но это все приблизительно. Все были молодые, горячие, честолюбивые, все хотели лучшего… Искусство всегда дело всей личности, поэтому оно трагично…
Санин погрузился в какой-то туман. Слова жены возникали, как смутное отражение чего-то. Вспомнилось письмо сестры Екатерины, в котором она писала, что он нужен и Немировичу, и Станиславскому, несмотря на горячность и излишнюю говорливость, от которой немного вреда. Что Станиславский добродушный, прямой и честный и прямо говорит: «Раз я сказал, что сейчас ночь, заставь всех в это поверить, за это тебе деньги платят». А Немирович – лиса, он ловкий и хитрый, в своих интересах сотрет в пылинку и назовет это «руководством дела». «Не поддавайся этой лисе и самодуру Володеньке, – писала сестра, – ведь все остальные гнутся туда, куда дует ветер».
Да-да, сестра предупреждала: человек терпит поражение в тот момент, когда принимает на веру или «к исполнению» чужое.
А ему,
