распоряжения служат к моему удовольствию» и добавляет, по поводу слухов о Пугачеве, между прочим, следующее: «что же злодей бежит от Алатыря буд-то к Иргизу (как был слух), тому не изволь верить», почему и «весьма хороши ваши о Паниным взятые намерения, чтоб ему не отдаляться от Москвы до тех пор, что все сии обороты (Пугачева) известнее будут», а пока, значит, они не очень-то известны.

Даже в письме от 29 августа Екатерина говорит Волконскому: «пожалуй, держи ухо востро»: хотя она и надеется, «что нужда настоять не будет» (в формировании дворянского опять-таки корпуса), только пословица говорит: «надейся на Бога, а сам не плошай, и так пока бездельства не искоренены, то все, что служит к готовой: обороне, не можно вовсе еще оставить», почему и изъявляет свое удовольствие относительно распоряжения Волконского и «согласного положения Московских дворян формировать гусарский корпус».

Но через несколько строк, однако, читаем нечто противоположное: «что же вы (т.-е. Волконский) не спешите формированием сего корпуса, и сие разумно: без нужды тревожить людей излишне»… (стр. 142 сл., стр. 146).

X

Из сказанного выше надо вывести, что, с одной стороны, в предпринимаемых мерах, по защите Москвы и ее губернии заметно постоянное колебание, а, с другой, что центр был плохо осведомлен о положении дел на театре мятежных действий и что, по крайней мере, до конца августа 1774 г., сильные страхи за Москву были налицо, хотя Пугачев все более и белее отдалялся от нее: 17 августа, напр., он занял Дубовку, а 21 подошел уже к Царицину, который ему, однако, не сдался; оттуда он отошел к Сарепте, причем 25 августа, был разбит на голову Михельсоном у Сальникова завода, близ Черного Яра, откуда бежал за Волгу.

«Пугачеву здесь», говорит Н. Ф. Дубровин, «нанесен был последний и тяжкий удар, после которого оставалось только принять меры к тому, чтоб он не мог усилиться».[38]

Во всяком случае войска, шедшие везде по его пятам, не допустили бы его повернуть на Москву, да и дорога к ней уже не была открыта.

Однако, П. И. Панин, донося 29 августа Екатерине об известиях полученных им от Михельсона и кн. Голицина, между прочим, сообщает о допросе одного «пойманного изменника из злодейской шайки, достойного, по некоторой новости, внимания: сколь злодеево положение разным образом не переменилось», но, однако, по словам Панина «Пугачев все не отступает от злодейского своего на Москву предмета», т.-е., здесь Панин настолько еще доверяет известию о походе Пугачева под Москву, что считает долгом своим обратить внимание Екатерины на этот допрос, хотя теперь для нас ясно, что в конце августа это известие не заслуживало никакого вероятия.

Только в донесении своем от 10 сентября, Панин нашел возможным категорически утверждать, что «теперь нет угрожения злодейским нашествием столице Московской».

«На наш взгляд, при более точной информации о театра мятежа, так можно было бы думать уже со второй половины августа, а не только 10 сентября, когда дело подвигалось к окончательной развязке: в ночь о 14 сентября на 15 Пугачев был уже в «превеликой колодке», а 18 Панин даже мог донести Екатерине об его поимке (Сб. Р. II. Общ., т. VI. стр. 128, 142, 149). В ордерах своих к командующим отрядами, Панин (насколько можно это было нам проследить) говорит, впрочем, об опасности для Москвы не позднее августа.

Так, препоручая полков Древицу «предостерегать дорогу от Тамбова к Москве, через Козлов, Ряжск, Скопин, Зарайск», Панин писал ему; «вам препоручается, чтоб злодей, или его какие отраженный шайки, отнюдь допущены и прокрасться не могли без вашего поражения, на зловредность свою к Москве» (Мат. Я. Грота, стр. 516).

Обратимся теперь к рассмотрению мер, предпринятых в действительности для охраны Москвы и ее губернии от предполагавшегося нашествия Пугачева.

Здесь прежде всего надо указать, что, еще до назначения П. И. Панина главнокомандующим, Волконский поручил ген.-м. Чорбе «охранять Москву от всякого покушения по всем дорогам, между реками Москвою и Клязьмою» (также стр. 523), а в Касимове были сосредоточены 2 гусарских и 2 пикинерных полка, «как в таком пункте, из которого было весьма удобно действовать на Москву и Н.-Новгород“ (Дубровин т. III, стр. 138).

Затем еще 21 июля было поведено немедленно на подводах отправить в Москву из Петербурга 2 полка с 12-ью орудиями, а из Новгорода – 1 пехотный и 4 эскадрона Венгерского гусарского полка (стр. 135). Войска, частию поступившие, а частию шедшие в Москву, представляли большие силы и Екатерина была права, когда писала Панину: «итак, кажется, противу воров столько наряжено войска, что едва не страшна ли таковая армия и соседям была».[39]

Перечисляя все войска, отдававшиеся в распоряжение Панина, Н. Ф. Дубровин говорит, что «нельзя не сознаться, что против Пугачева, под конец его действий, была выставлена целая армия» (стр. 149).

Интересно, что Панин, не находя возможным прямо что-либо возразить Екатерине против ея утверждения о достаточности посылаемых войск, пытается, однако, в письме от 4 августа, указать на трудности, какие им предстоят: «безприкословно, конечно», пишет он, «что толикое число победительных в-го и-го в-ва полков, какое уже теперь упражняется и вновь отряженными поспешают к поражению и истреблению производимого изменнического возмущения не только им, но и соседям было страшно», но, при этом однако, обращает внимание императрицы «на каком великом пространстве они, и какими многими раздельными частями действовать принуждены, и о какого весьма дальнейшего отстояния должны поспевать к требующим местам». (Сбор. И. Р. Общ., VI, 94 стр.).

В этом замечании Панина, конечно, была верно указана вся трудность положения армии при усмирении широко разлившегося мятежного движения, но, оно не опровергает и верности заключения Екатерины о достаточности отправленных полков для подавления мятежа вообще, а в частности, для защиты Москвы и ее губернии. В одном из ответных писем Панину, от 14 августа, соглашаясь о ним, что, – после отделения Паниным нескольких полков в распоряжение. Волконского (для защиты Москвы)–лично находящиеся при Панине «войска не в великом числе»[40], Екатерина сообщает, что она, по желанию Панина, уже послала Конному Смоленскому полку повеление идти к Москве и что «сей (полк) заменит требуемыя роты и команды, кои в раздроблении по разным местам, откуда их собрать-бы надлежало» («Материалы» Грота, стр. 544).

Разделяя страхи за Москву, – естественные, ввиду сообщаемых ей отовсюду сведений–со всеми современниками, колеблясь в тех или иных частных мерах (как, напр., об образовании в Москве дворянского корпуса), Екатерина была, однако, постоянна и последовательна в одном–в быстром снабжении Москвы и ее губернии войсками (подвозившимися на подводах), так равно и в увеличении их числа на театре военных действий.

Кажется, что на эту политику, обеспечивавшую лучше всего успех дела, больше всего повлиял именно Панин.

Последний вообще всегда весьма мрачно изображал положение дел в Москве и ее губернии (не касаемся внутреннего театра военных действий). Так, напр, он уже в первом своем письме Екатерине от 26 июля, между прочим, сообщал, как уже указывалось, что после взятия Казани и Курмыша «московские жители вверглись в трепет и ужас несказанный, не имея себя объявления о настоящем положении сего угрожения, а потому не знали ни что делать, ни куда и когда отправлять свои фамилии, видев при том столь обширный город, обнаженный от войск и орудий и слышав злодеевы столь скоропостижныя, на весьма дальняя отстояния, нападения» (С. И. Р. Общ., VI, стр. 80).

Между тем, Волконский с Сенатом, в этот же день, оправившись несколько от охватившей их паники, решили отменить известные нам меры к защите Москвы, утвержденные 25 июля, а в письме к Екатерине, от 29 июля, Волконский объясняет эту отмену, между прочим, тем, что «довольное число полков сюда следует» (они были частию уже на пути к Москве, частию же, как утверждала Екатерина в письме от того же 29 июля Панину, «уже действительно вступили в Москву»[41] так что Москва в это время уже не была совсем «обнажена» от войск. Это один только из примеров (другие указывались при случае), характеризующих донесения П. И Панина, а вообще-же надо сказать, что, если Волконский, как управлявший тогда Москвою, пытался успокоить Екатерину, то, Панин, наоборот, преувеличивал опасность положения. Если отчасти на этих донесениях отражались условия тогдашней информации, то еще более – здесь играла известную роль политика указанных лиц.

XI

Для полной характеристики всех условий изучаемого момента не лишено, кажется, будет интереса отметить, что, как Сенат (в указанном своем