Шрифт:
Закладка:
По этому поводу кн. Волконский ответил императрице 4 августа подробным письмом так: «ежели б и подлинно в непримиримой злобе я с ним был, то конечно, для пользы службы вашей и для общего доброго успеха, а паче всего исполняя волю вашу государскую, все б, без остатку, в сердце недружбы выкинул, но, по истине, вс. г-ня, я никакой злобы против него не имею, разве только, как обыкновенно между равными бывает alousierle metier, (намек, вероятно, на их соревнование во время совместной службы в семилетней войне), но, и то все оставил чистосердечно и во всем ему, что до меня касаться будет, стану искренно и усердно помогать» (там же, стр. 140).
В свою очередь и П. И. Панин обещает «всячески иметь согласие и сношение с кн. Михаилом Никитичем, уверяя, что у него с ним нет вражды никакой» и что «от самой молодости не имели мы и не имеем ничего развращающего приятельский союз наш, который теперь, по высочайшей воли вашей, сохранять я еще сугубее всячески тщиться буду» (Обор. Р. И. Об., т. VI, стр. 951.)
Едва ли однако, Екатерина без всяких оснований боялась возможных несогласий между Волконским и Паниным, «в великом деле», как она выражалась, т. е. в деле «успокоения знатной части империи. страждущей от ослепления черни, в невежестве погруженной», (стр. 102). Дело в том, что П. И. Панин, будучи в отставке в течении 3-х с половиной лет, до назначения своего 9 июля 1774 г. – жил то в своей подмосковской деревне (Михайловке), то в Москве.
Будируя против Екатерины (между прочим, потому, что был, но его мнению, как впрочем, и по мнению многих современников отставлен несправедливо от командования 2-ою армиею во 2-й турецкой войне), П. И. Панин, в своем невольном отшельничестве, не раз резко отзывался об Екатерине и о порядках управления государством, как словесно, так и в переписке с друзьями.
Слухи об этом не могли, конечно, не доходить до Екатерины и она повелела Волконскому, над своим «персональным оскорбителем и дерзким вралем», учредить надзор.
В письме Волконского от 9 сентября еще 1773 г. находим извещение, что он, согласно повелению Екатерины от 30 августа 1773 г.» «послал в деревню одного надежного человека выслушать его дерзкия болтания» и что «подлинно, сей тщеславный самохвал много и дерзко болтает», но «все оное состояло (как Волконский «слышал уже раньше») в том, что все и всех критикует, однако, того не слышно, чтоб клонилось к какому-бы дерзкому предприятию» (молва предписывала Панину, между прочим, мысль о возведении на престол цесаревича Павла;[42] через месяц, Волконский донес императрице, что он «употребил надежных людей присматривать за Паниным», («который на сих днях из деревни в Москву переехал») и что он «через оных известился», что Панин (как доносил, впрочем, Волконский и раньше «стал в болтаниях своих скромнее» («XVIII в.,“стр. 122); 7 января 1774 г., донося Екатерине что в Москве «все тихо и смирно и через все дни праздников никаких беспорядков не было и врак гораздо меньше стало», добавляет, однако, что «только один большой болтун (т. е. Панин) вздор болтает, не разбирая при ком, но, при всех, а другие перебалтывают, но все ничего не значущее и единственно к тщеславию его касающееся» (стр. 129 сл.)
Едва-ли такая аттестация Волконским П. И. Панина осталась неизвестной последнему и едва ли она могла укрепить их «приятельский союз», особенно, ввиду надменного характера П. И. Панина.
В Петербурге весьма опасались, как писал П. И. Панину его брат Никита Иванович, что он подчинит себе Волконского: так он сообщает Петру Ивановичу 2 августа, что «он хотел-бы еще поговорить о ним о последних ведомостях о Пугачеве… и о слабости Московского градоначальника, которых (sic) здесь, или вправду не понимают, или понимать нарочно не хотят, но тем не меньше, по всему видимому, весьма устрашилиоь стеречь, чтобы каким ни на есть образом его градоначальство, с ним самим, себе не подчинил, только ей-ей, мой любезный друг, не достает к тому моего духа» (Сбор. И. Р. Общ., VI, 89).
Поэтому, энергичные требования Екатерины о согласном, в интересах дела, действии Волконского и Панина вполне отвечали как тяжелым условиям момента, так и характеру двух названных лиц, весьма друг на друга не похожих. П. И. Панин, по получении своего назначения 29 июля главнокомандующим, неотлучно прожил, что весьма важно отметить–в Москве до 18 августа, т. е. 3 недели, (в литературе встречается обвинение его в медлительности, что едва ли справедливо), при чем постоянно совещался с Волконским, устанавливая общий план действий по обороне Москвы и ее губернии. Уже в первом письме своем Екатерине от 3 августа П. И. Панин сообщает, что он «сделал конференцию с князем Михаилом Никитичем о условлении и сношениях», предписанных ему Екатериною (отр. 90), чем Екатерина была очень довольна, как видно из ее письма от 14 августа из Царского Села (стр. 102).
Из этих «условлений». весьма важным было, конечно, во 1-х согласие П. И Панина о распоряжением Волконского о позиции ген.-м. Чорбы, которому Волконский поручил еще до назначения Панина, предохранять и недопущать («для обезпечения Московской безопасности») злодейскаго на здешняя места покушения по всем дорогам, следующим между реками Клязьмою и Москвою, где сам злодей главное свое пребывание, по последним известиям обращал», при чем, однако, Волконский, отдал «онаго ген. – майора в начальство» Панину.[43] Во 2-х «по держанной вчера же“ (т.-е. 2 августа), пишет Панин, «с кн. М-м Ник-м, мною конференции условились мы на 1-й случай отделить ему под мое начальство пехотный Великолуцкий, драгунский Владимирский и казачий Краснощекова полки, но чтоб мне с оными с держанной теперь ген. – майором Чорбою позиции (от Москвы) не отдаляться, прежде разве настоящего получения сведений о действительном иногда переходе Оки реки самого главнаго злодейскаго сонмища и чтоб здешняго города не обнажать из-под той позиции прежде, пока он совсем будет обеспечен своею безопасностью, или когда столько подоспеет в него следующих полков, сколько он надобным быть поставляет к совершенному обезпечению Москвы одними оными» – «ибо» добавляет Панин, – «теперь представляется не столько нужды в сильном поражении большей злодейской толпы (т.-е. главной силы Пугачева), нежели в предосторожности от прокрадывания (к Москве, конечно) подсыльных от злодея частей, в воспламенении отзывающейся и в здешней черни колеблемости, страха и мятежных волнований, то дабы оное (т.-е. чернь) имела всегда, пред глазами, свое присутственное воинскими командами обуздание».
Это витиеватое послание свое Екатерине Панин заканчивает сообщением, что Волконский «для обуздания Московской черни и обезпечивания к безвредности сего города», полагает «быть в Москве безотлучно двум полкам пехотным, одному кирасирскому, двум казацким и двум эскадронам гусар», ввиду чего у Панина остается «1 драгунский, 1 казачий, 2 пехотных полка, два эскадрона гусар и одна полевая команда», при чем «в его начальство» будут им, Волконским, отправляться вновь прибывающие полки (Сбор. Р. И. Общ., т. VI, стр. 91 и сл.).
Здесь ясно видно, что Панин разделял опасения Волконского – от возможного «прокрадывания» к Москве «отдельных Пугачевских частей», усугубляя это опасение откровенным признанием «колеблемости и мятежных волнований» Московской «черни».
Екатерина вполне «добрила, что Панин, «не теряя ни малейшего времени», сделал «всеудобовозможныя распоряжения, столь для охранения г. Москвы и недопущения к оному бунтовщичьих скопищ, как и для истребления и преследования оных»… «Все сие усердное ваше старание и точность производства вашего», заявляет Екатерина,
