этого мнения можно привести еще отзыв английского резидента Роберта Гуннинга своему правительству от 24 июля, который, по поводу слухов о назначении II. И. Панина, пишет, что «эта самая благоразумная мера, к которой только можно было прибегнуть» и гр. П. И. Панин «единственный в империи человек, способный занять этот пост». (Сбор. Русс. Ист. Общ, т. XIX, стр. 423).

Можно также предположить, что Волконский, зная деспотический характер П. И. Панина и, может быть, будучи осведомлен о выставляемых им диктаторских условиях, на которых он соглашался стать главнокомандующим, не нашел возможным вообще принимать особых чрезвычайных мер, накануне, нового назначения на пост главнокомандующего и предпочитал выждать, когда положение окончательно выяснится.

Назначение П. И. Панина, несомненно, могло бы отразиться на полномочиях самого Волконского по охране Москвы, почему и было благоразумнее отложить приведение в исполнение особых мер по выше означенной охране Москвы. Этого едва и не случилось, если б Екатерина согласилась на все условия П. И. Панина, как это видно из письма ее к Г. Л. Потемкину: «увидишь, голубчик», – пишет она своему фавориту, – «из приложенных при сем штук (т. е. именно из условий, сообщенных Петром Ивановичем своему брату Никите, на основе которых первый хотел бы иметь, при своем назначении «полную власть и мочъ“), что г. гр. Панин (Н. И.) из братца своего изволит делать властителя в лучшей части империи, т. е. в Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губ. a sous entendu есть и прочия. что, если я подпишу, то не токмо кн. Волконский будет огорчен и смешон, но, я сама ни малейше сбережена, но, перед всем светом, первого враля и мне персональнаго оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных хвалю и возвышаю» (июль 1774 г., Сб. Р. И. Об., т. XIII, стр. 42).

На наш взгляд, поэтому, заключение мира о Турциею и, как следствие этого, освобождение войск для внутренних задач, как и слух о назначении П. И. Панина новым главнокомандующим – вот основные причины, заставившие Волконского предложить Сенату, уже 26 июля, приостановить действие мер. утвержденных 25 числа. Каких-либо решающих вопрос успокоительных известий от 26 числа, с места мятежных действий, Волконский иметь не мог, как не имел их 25-го; до 27 июля, сам Михельсон, после отбития Пугачева 12-го июля от Казани, не имел «точного сведения» о Пугачеве (Дубровин, «Пугачев» и пр., т. П1, стр. 79), тем менее их могла иметь Москва, скорее она была полна тревожными, хотя и неверными слухами,(так, напр., было известие, что Пугачевская «партия» уже в Касимове, в г. Шацкой провинции Воронежской губернии, всего в 280 верстах от Москвы).

В нашу задачу не входит рассмотрение всего того, что делалось на театре мятежных действий вдали от Москвы; однако, нельзя не отметить, что и там нередко не было вполне точных сведений о движении Пугачева и его отрядов, что, в свою очередь, неблагоприятно отражалось на известиях, оттуда, доходивших до столиц; иногда ложность сведений заставляла даже наиболее удачных и опытных начальников правительственных войск, как напр., Михельсона, предпринимать ошибочные марши. Выйдя из Казани 19 июля, Михельсон направился было к селу «Починки», в 60-ти верстах от Саранска (Саранск от Москвы–546 верст), но, получил известие, что Пугачев идет на Арзамас (от Москвы–в 380 в.).

С одной стороны, сравнительная близость Арзамаса от Москвы, с другой стороны то, что сведение об этом было официальным (его сообщила арзамасская провинциальная канцелярия), имели своим следствием то, что Михельсон пошел из Починок в Арзамасе, так как «оставить без внимания Арзамасе, значило дать возможность Пугачеву», как справедливо замечает Дубровин, «появиться у него в тылу и затем итти уже беспрепятственно в Москву» («Пугачев» и пр., т. III, стр. 126), Михельсон, поэтому, повернув из Починок, пошел к Арзамассу и, только подойдя к городу, узнал, что известие о движении Пугачева к Арзамассу совершенно неверно, почему и должен был итти обратно к Починкам, потеряв напрасно время на свой ошибочный марш (это, впрочем, не имело важных последствий, так как мятежники не успели разграбить конского завода в Починках, чего тогда сильно опасались).

Нечего удивляться, поэтому, что отсутствие точных информаций нередко отражалось на колебаниях центров государства в его взглядах и распоряжениях о мятеже, как это мы еще будем иметь случай отметить особо и более подробно…

VII

Посмотрим теперь на последствия мероприятий 25 июля, в их осуществлении на практике.

Прежде всего, остановимся на том, как реагировала Московская губерния на указы Сената от 25 июля, нами выше отмеченные?

Чтобы ответить на это, необходимо остановиться на вопросе, что такое представляла собою территориально, в данное время, Московская губерния?

Московская губерния, до 1782 г., – когда она (по росписи так наз. «наместничеств») была введена почти в нынешние ее пределы, – представляла собою, как известно, весьма обширную территориальную единицу. А именно, она, по росписи 1766 г., состояла из 11-ти провинций, делившихся на уезды; из этих провинций 7 превратились, в период времени от 1775 по 1782 г., в особые наместничества, или губернии. Таковы были провинции: Московская, Ярославская, Володимирская, Костромская, Калужская, Тульская, Переславль-Рязанская (из последней провинции, наместничество было создано в 1778 г., при чем тогда же с. Переславль-Рязанский был переименован в Рязань); остальные 4 провинции вошли в состав тех или других губернаторств.[25]

Во все указанные провинции Московской губернии и были, с большею поспешностью, – под влиянием указанной выше паники, охватившей Московскую высшую администрацию–разосланы, через «особых нарочных» указы, воспроизводившие «определение» Сената от 25 июля (л. 194). Указы эти требовали, во-первых, немедленного сообщения Сенату («тогож дня») всех слухов о Пугачеве, во-вторых, своза в Москву, или куда удобнее, в случае опасности, всей «денежной казны», и наконец, в-третьих, образования некоторых корпусов «из дворян и их дворовых служителей», а равно и из «мещан».

Мы не будем касаться слухов о движениях Пугачева и его отрядов (ввиду их неосновательности, поскольку дело шло о Московской губернии) и лишь укажем, для примера, на сообщение одного купца (через Коломенокую и другие канцелярии) о том, что «партия» Пугачева в 300 чел. вступила в Касимов и что ожидается еще 5 тыс. чел., чего, в действительности, не было; не будем говорить и о свозе денег (главным образом медных) в безопасные места, так эти вопросы не нуждаются в особом разборе, а сами требования о б этом свидетельствуют лишь о панике, охватившей Москву, в лице ее администрации, но, остановимся на мерах к охране Московской губернии от предполагавшегося нашествия в ее пределы Пугачевских отрядов.

Многочисленные доношения, поступавшие из отдельных провинций Московской губернии, свидетельствуют явно, что в пределах их, еще до указов Сената от 25 июля, было тревожное настроение, которое этими указами еще более было возбуждено. Не касаясь всех этих доношений, остановимся на тех, которые более или менее рельефно отражают это настроение (гл. 200 и сл.).

Первой, на указ от 25 июля, откликнулась Серпуховская воеводская канцелярия, прислав уже на другой день Сенату свой рапорт, в котором сообщила, что «в Серпухове, кроме большой до Киева, все дороги пересечены и по оным, при самом в’езде и выезде, поставлены будут из обывателей, при ун. – офицерах и солдатах – за присмотром над ними обер-офицеров – караулы и приезжающих и выезжающих, кроме здешних зрителей и из уездов к торгу, или за какою надобностью кто, откуда и куда следует, спрашивать и записывать (будут) и, буде сумнительства найдено не будет, оных того же числа пропускать».

В этих распоряжениях нельзя не видеть того же предположения о близости к Серпухову Пугачевских «партий», какое руководило и первоначальными мерами относительно Москвы. Сенат рассмотрев уже 28 июля этот рапорт, постановил: «Серпуховской воеводской канцелярии дать знать» указом, что, «хотя сделанное ею распоряжение и похвально, но, чтоб по оному, в осмотре приезжающих, не нанести тягости им, того особливо наблюдать тамошнему воеводе» (л. 201).

В следующие дни Сенат, получая доношения из разных провинций Московской губ., обычно постановлял «оныя, приняв во известие, сообщить к делу», но и только (л. 204 сл.). Затем, однако, в Сенат стали постоянно поступать требования об отпуске в ту или другую провинцию, «винтовочного и фузейного пороху, ружей, артиллерии и артиллерийских снарядов, наконец, воинских команд», и т. д.

В целом, все эти доношения (л. 208 и сл.) производят общее впечатление, что все многочисленные города (их было тогда 69) обширнейшей в то время Московской губ. были совершенно беззащитны от вооруженных вторжений Пугачева, или его отрядов, почему, на наш взгляд, если б такое вторжение было им