* * *

Уже несколько дней Дю Лез ходит по улицам Белого города, который кажется ему и чужим, и знакомым: все углы и их порядок, фронтоны и колонны, серьезность архитектуры, смягченная оттенками бледно-розового, масляно-желтого, светло-голубого. Прошлой ночью он слушал влетающий в окно шум прилива и гадал, увидит ли он когда-нибудь Аббаса снова.

Достаточно ли он постарался, чтобы убедить мальчика? Объяснил ли он, насколько трудным будет путешествие без спутника и переводчика? Нет, большую часть своей силы убеждения он потратил на базарных торговцев, бегая вокруг и покупая подарки, которые хотел взять с собой в Руан. Он бы никогда не нашел в Европе таких тканей, переливчатых шелков, украшенных зеркальной вышивкой, пашминовых шалей светящихся тонов. Он представляет, как его сестра, Изабель, развернет сари из Канчипурама; возможно, она прищурится и спросит, все ли индийцы одеваются в цирковые цвета.

Блак бы знал, что делать с такими тканями – превратить их в роскошные жилеты и занавески или еще какие-нибудь интересные вещи. Но Блак, как он слышал, где-то в Австрии, если не умер. В Париж возвращаться слишком рискованно: в мастерской и квартире наверняка живут незнакомые люди.

Дю Лез говорит себе, что его больше не тянет к Парижу, к Блаку. Раньше он представлял себе не свою смерть, а то, как весть о его смерти дойдет до его возлюбленного. Вот Блак, упавший на колени на австрийские булыжники. Вот Блак перебирает письма Люсьена, каждое из которых он сохранил; вот он перечитывает их с нежностью и слезами. Как бы он умер, тот другой Люсьен? Вскрыв себе вены? Одолжив пистолет? Отчаяние, которое чуть не сбросило его в пропасть, исчезло; он не знает, как и почему. И все же, хотя сама смерть уже не манит, очарование остается.

В последнее время его занимают возможности новой жизни. В Руане он может начать все сначала, может снять комнату у Изабель и начать с элементарного ремонта часов. Он не против деревенской жизни и работы, которая успокаивает ум. И если все пойдет по плану, Аббас приедет через шесть месяцев. Гильдия будет недовольна тем, что он взял в ученики иностранца. Не говоря уже об Изабель и ее возражениях по поводу размещения в доме индийца, будь он хоть трижды ученик. Это временно, мысленно успокаивает он ее.

Вопрос в том, приедет ли Аббас вообще.

– Почему ты так заинтересован в его будущем? – спросит Изабель, имея в виду «кто он тебе?»

В смысле – «влюблен ли ты в этого человека?» У нее всегда были подозрения.

Любовь – нет. И все же с первого дня знакомства Дю Лез чувствовал влечение к Аббасу, мальчик и его талант были в такой же степени интересны ему, в какой остальному миру они были безразличны.

Дю Лез никогда не думал, что ему понравится быть учителем. Только сейчас, в чудесном возрасте шестидесяти трех лет, он понимает, как это может оживить человека, вернуть былой азарт. И каким наслаждением было наблюдать, как Аббас растет во всех отношениях – в физическом смысле, в мастерстве и житейском опыте, переходя от неуверенных вопросов к открытым суждениям. Но что будет дальше?

Вместо того чтобы покупать шелка, он должен был еще раз встретиться с Аббасом. Он должен был сказать ему: «Когда-то я был таким же мальчиком, как ты, работал в лавке отца, пока дядя не забрал меня и не устроил к часовому мастеру в Париже. Отца я больше не видел – он умер, так и не дождавшись моего возвращения, – но я уже отпустил его. Так же должен поступить и ты. Талант уже привел тебя куда мог, а Типу сейчас обратил свой взор в другую сторону. Тебе нужно время и наставничество. Тебе нужна моя помощь, а мне нужно знать, что я сделал что-то полезное перед смертью».

* * *

После завтрака гид ведет Дю Леза в портовую контору, волоком таща его багаж. Они стороной обходят площадь, на которой уже оживает торговля. Дю Лез отмечает упорядоченность дизайна: стройные колоннады вдоль оштукатуренной шунамом стены, саженцы через равные промежутки. Гид указывает на военный корвет, пришвартованный среди других судов у причала. На штурвале висит табличка с надписью Aurore. На самой высокой мачте развевается красный вымпел.

Дю Лез ощущает прилив бодрости. И страха.

Сначала Aurore зайдет на Французский остров у побережья Мадагаскара, затем отправится к мысу Доброй Надежды, на остров Вознесения, на остров Горе́, в Малагу, в Тулон, а после его ждет сухопутный путь в Руан. Он вспоминает, что ему пришлось наблюдать много лет назад по пути в Майсур. Плохие ветра. Негодяи. Цинга. Последнюю он описал Аббасу очень подробно, каждый симптом вызывал на лице мальчика гримасу отвращения. – Возьми с собой несколько банок лимонного пикла[38], – сказал ему Дю Лез, – на случай, если окажешься на корабле, где началась цинга.

Дю Лез также дал Аббасу матерчатый мешочек с деньгами – в четыре раза больше, чем нужно, чтобы купить проезд во Францию. Аббас слабо возражал, но Дю Лез его убедил.

– Просто спроси дорогу в портовую контору, оденься в чистую одежду, желательно в брюки, я тебе их достану, и попроси билет до Тулона в один конец. Et voilà.

– Так ли это просто? – думает про себя Дю Лез, осматривая гавань. – Неужели здесь всегда было столько народу, снующих ласкаров[39], загружающих ящики в трюмы, разворачивающих хлопающие на ветру паруса? Как, ради всего святого, Аббас найдет дорогу?

Раздается гудок, приглашающий пассажиров на борт.

На палубе Дю Лез пожимает руку месье Мартину.

– Я почти забыл, что вы едете! – говорит Мартин, щеки розовые от волнения или солнечного ожога. – Но где же Аббас?

– Он приедет на следующем корабле. Через шесть месяцев.

– Один?

– Он справится, – резко говорит Дю Лез.

– Хорошо, – пожимает плечами Мартин. – Бедная Жанна, она будет разочарована.

– Почему разочарована? – спрашивает Жанна, приближаясь к ним. Дю Лез сражен густыми черными линиями кайала[40], обрамляющими ее бледно-серые глаза, и черной точкой на щеке: она кажется старше четырнадцати лет. На ней белое платье, и ей настолько же неловко в этом наряде, как и Дю Лезу в его бриджах.

– Где Аббас?

– Он не едет, моя дорогая, – говорит Мартин.

– Но он приедет потом, – добавляет Дю Лез. – На следующем корабле.

Она переводит взгляд с одного мужчины на другого.

– Вы его бросили? – в ее голосе звучит мягкое недоверие.

Вопрос жалит его.

– Он приедет, – повторяет Дю Лез, уже не так уверенно. – Когда-нибудь.

Ее взгляд падает на его руки, и только тогда он понимает, что все это