– Ты видел Жанну Мартин? – лукаво спрашивает Дю Лез. – Она тебя видела. Сомневаюсь, что она видела что-либо еще.

Аббас делает вид, что не слышит, они идут мимо запахов жареного в масле теста, рядов молочных сладостей в форме шариков, коробочек и цветов. Розы и жасмин свисают влажными гирляндами, такими свежими, что пчелы все еще роятся в цветах в поисках нектара. Дю Лез останавливается, чтобы купить два бумажных рожка теплого арахиса. Под баньяновым деревом, на некотором расстоянии от мелы, он передает один рожок Аббасу и поднимает свой в воздух.

– За новые перспективы! – говорит он.

Нетерпение Аббаса растет. Дю Лез забрасывает несколько орешков в ухмыляющийся рот, нагнетая драму.

Дю Лез получил письмо от своей сестры во Франции. Сестра – набожная женщина, каждое воскресенье ходит в христианскую церковь, где молится о его благополучном возвращении, затем идет в город и проверяет списки эмигрантов, чтобы узнать, слушает ли ее Бог.

– Она делает это каждую неделю уже три года, и в январе поверх моего имени появилась черная полоса. В феврале, она сказала, мое имя исчезло.

– Что это значит?

– Возможно, было два Люсьена Дю Леза. Возможно, второй умер, кто знает? Изабель говорит, что в этих списках постоянно ошибки. – Его глаза блестят и светятся. – Она считает, что теперь я могу спокойно вернуться домой.

Аббас подыскивает нужные слова.

– Машалла[37].

– И я хочу, чтобы ты поехал со мной.

– Во Францию?

– Да, в Руан.

Руан? До этого Дю Лез рассказывал Аббасу только о Париже.

– Руа… – пробует выговорить Аббас.

– Руан, – Дю Лез произносит это слово, словно прочищает горло. – Красивый город. Ты бы продолжил учиться у меня – еще немного часовой механики тебе не помешает. После этого немного основ инженерии, физики, создания механизмов, а затем… – Дю Лез пожимает плечами, – ты сам решишь, остаться или вернуться домой.

– Но когда…

– Из Пондишери отправляются два торговых корабля: один – через месяц, другой – через полгода. Я намерен отправиться на ближайшем корабле, и я бы предпочел, чтобы ты отправился со мной.

– Через месяц, Сахаб?

– Скоро, я знаю. Но я не могу упустить этот шанс. Ты, надеюсь, успеешь попрощаться со всеми за несколько недель?

Аббас уставился в землю, его мысли устремились в будущее, через горы, через моря.

И тут он вспоминает об отце. Отце, который умирает. Аббас никогда не позволял себе думать об отце как об умирающем, но как еще назвать его постоянное угасание, то, как семья ходит вокруг него, прислуживает ему, ожидая того, чему они не могут дать имя?

Когда Аббас упоминает об этом, лицо Дю Леза тускнеет.

– Твой отец. Конечно.

Дю Лез щиплет себя за подбородок, тянется, думает.

– Будет ли его состояние иным через шесть месяцев? Хотел бы он, чтобы ты упустил такую возможность?

Аббас молчит, думая об отце, который в свои самые спокойные минуты смотрит в стену у своей койки, и его желания известны только ему.

– Если так, приезжай на втором корабле, – говорит Дю Лез. – Предупреждаю, что в одиночку это будет нелегко. Само плавание длится год, с многочисленными остановками. А у тебя так мало французского…

– А что сказал Типу? О моем отъезде?

Дю Лез открывает рот, выдыхает.

– Ты не спрашивал?

– Было бы лучше уехать, не спрашивая. Он не узнает.

– Он узнает, когда я вернусь и попрошусь на прежнюю работу.

– Я очень сомневаюсь, что он будет так пристально следить за резчиком по дереву. У него есть проблемы поважнее, если ты не заметил.

Этим разговором они вплотную подошли к измене. От осознания этого кружится голова.

– У Ост-Индской компании новый губернатор, – продолжает Дю Лез. – И я слышал, что у него рука потяжелее, чем у предшественника. Малейшая провокация, вроде этой истории с якобинским клубом и Рипо… – Дю Лез замолкает, ожидая, пока незнакомец пройдет мимо. Потом он делает шаг вперед, это великое, возвышающееся дерево человека, в тени которого Аббас спокойно ходил последние пять лет.

– Тебе не нужно решать сейчас, мой мальчик. Поживи с этой идеей несколько дней, а потом скажи мне.

Крепкое похлопывание по плечу, Дю Лез исчезает в толпе.

Аббас опускается на корточки между корнями баньяна. Наблюдает за проходящими мимо людьми. Вот ходулист, все еще в костюме, за вычетом ходулей – пытается сомкнуть рот вокруг целого пирожного. Лицо мужчины по-прежнему выкрашено белым, но тыльная сторона ладоней темно-коричневая, он не стал ее красить. (Эта нестыковка почему-то тревожит Аббаса.) Ребенок ковыряется в зубах стержнем птичьего пера, мать выбивает его из рук со словами: «Фу! Грязное, выбрось». За ними, на вершине стены, сидит ворона, в идеальной точке, откуда английский солдат мог бы прицелиться из винтовки и выстрелить ребенку в затылок.

Эта мысль шокирует его, как будто он пожелал насилия над ребенком; в безоблачном голубом небе нет никакого насилия, нет насилия и в матери, гладящей мальчика по затылку, продолжающей беззаботно гулять.

4

Дю Лез стоит на пляже в своем суконном пальто, завороженный Бенгальским заливом. Его взгляд следует за складками воды, разбивающимися о берег – головоломку из темных камней, отшлифованных приливом. Позади него Пондишери, город, испускающий пьянящий аромат великолепия с примесью небольшой усталости от того, что он из века в век так привлекателен для нынешних и будущих завоевателей. В этот ранний утренний час Пондишери испускает голубой вздох. Дю Лез чувствует его в воздухе. Он испытывает нечто похожее, хотя по большей части – ошеломлен.

Он едет домой.

* * *

Когда он впервые приехал сюда одиннадцать лет назад, Пондишери принадлежал Франции. Теперь же с каждого бастиона развевается английский флаг. Интересно, как выглядели воды залива, усеянные английскими фрегатами, под черным от минометного огня небом. Гид рассказал ему, что французы почти не сопротивлялись. На самом деле, сухо добавил он, единственное, что удалось удержать французскому гарнизону, – это цистерну эля, после которого они были слишком пьяны, чтобы даже сдаться как полагается.

Гид был вежлив, а его французский необычайно гладок. Он проехал с Дю Лезом два дня верхом и доставил его в гостиницу в Белом городе – выходящей к морю части города, которую забрали французские правители, оставив местным жителям Черный город. В рассказе гида не было ни малейшего намека на обиду или возмущение – мастерский спектакль. Он не забыл указать и на две достопримечательности, важные для людей, которых он сопровождал, – ближайшую церковь и французскую булочную через дорогу. Дю Лез обнаружил,