Вероятно, она впервые в жизни прибегла ко лжи. Я не знаю, любишь ли ты Марико или нет, но полагаю, что она тебе не противна. И, право, я не вижу особых причин, почему тебе на ней не жениться. Я уверена, что вы будете неплохой парой.

Сёдзо так и не зажег сигарету. Скрестив руки на груди, он строго смотрел на Тацуэ. Как всегда в минуты раздумья, он насупил брови, и лоб его прорезала вертикальная складка. Казалось, он не слухом, а взглядом впитывал то, что говорила Тацуэ.

Когда она замолчала, он, не отвечая на ее тираду, спросил вдруг совершенно о другом.

— А ты знаешь, зачем я на этот раз приехал сюда?

— Разве не к господину Имуре? Ты ведь собирался к нему.

Сёдзо ответил:

— Да, прошлый раз я говорил тебе, что приеду к нему.-. Но дело это не такое уж спешное, можно было- и не торопиться. Приехал я совсем по другому поводу. Пообещал госпоже Ато. Она всю эту неделю одна. Надеюсь, этого достаточно, чтобы ты поняла цель моего приезда?

Тацуэ онемела, как будто от внезапного кровоизлияния в мозг у нее отнялся язык. И все ее нервное напряжение сосредоточилось во взгляде. Она не спускала глаз с Сёдзо. Синий пиджак, видимо только что побывавший в утюжке, светло-серые брюки и, вероятно, единственная в его туалете обнова — красивый галстук вишневого цвета, который Тацуэ видела на нем впервые. Сёдзо выглядел довольно щеголеватым — а ведь теперь полагалось носить костюм защитного цвета и полувоенного покроя, предвестник так называемой «национальной униформы», которая два года спустя, когда военная фортуна отвернулась от Японии, постепенно превратилась чуть ли не в обязательную одежду. Сухие волосы Сёдзо растрепались, но в общем было заметно, что и прическе он уделил некоторое внимание. Тацуэ охватил гнев, как и тогда, когда Мацуко сказала ей о намерении Сёдзо жениться на Марико и когда она еще не знала, что это вымысел, и думала, что Сёдзо все скрыл от нее.

— В прошлый раз ты тоже приезжал к ней?

— Нет. Тогда мы встретились случайно. Я не собирался видеться с ней.

— Так ли?

— Могу поклясться, и если уж говорить начистоту, я не люблю эту женщину, она мне теперь не кажется такой красивой, как прежде, и меня тошнит от всей этой распущенности, лжи и издевательства над супружеской верностью. Но, встречая ее, я ничего не могу с собой поделать и сдаюсь. Это какая-то животная страсть, из-за нее мы и встречаемся. Мы словно дикие звери. И здесь я снова вовсе не потому, что обещал ей приехать. Меня соблазняла возможность провести с ней ночь в ее супружеской спальне. Я жажду этого и в то же время содрогаюсь при мысли, что я. так низко пал. Но, может быть, доведенная до крайности мерзость положит конец нашим проклятым отношениям. Я твердо решил, что завтра меня здесь не будет. А сегодня я хотел вручить тебе свою книгу, которую ты хотела иметь.

Он умолчал о том, что ему было бы стыдно заявиться сюда завтра после ночного свидания и потому решил прийти сегодня, прежде чем отправиться к госпоже Ато. Достав из портфеля сверток, он протянул его Тацуэ.

— Во всяком случае свое обещание я выполнил.

— А как же быть с Марико?—спросила Тацуэ, даже не взглянув на сверток.

— С дневным поездом я уезжаю — это и есть мой ответ.— Он наконец закурил и, отгоняя тонкую струйку пахнущего серой дыма от спички, сказал:

— И все-таки хорошо, что я приехал. Это меня спасло. Правда, жаль, что спасся только я, а спасти Мариттян нельзя, но это ведь зависит не столько от желания, сколько от правомочий. У меня таких.-правомочий нет. Мне не дозволено даже подать голос. Поэтому я прошу тебя, Таттян: постарайся тут и за меня и за себя. Марико нужно помочь. Живется ей как будто хорошо, а в душе она глубоко несчастна. Было бы слишком жестоко усиливать ее страдания, принуждая выйти замуж против воли. Ты, Таттян, лучше, чем кто-либо другой, по собственному опыту должна знать, что высокое положение и богатство не всегда сопутствуют семейному счастью. Да и вообще разве в этом истинное счастье? Извини, я, кажется, высказался слишком уж откровенно. Мне пора идти.

Сёдзо притянул к себе портфель и встал. Не прощаясь, он круто повернулся и направился к выходу. Тацуэ продолжала молчать, она не раскрыла рта ни когда он встал, ни когда пошел. Молча, с каменным лицом, застывшим взглядом она не отрываясь смотрела ему в спину. До порога оставалось несколько шагов. Прежде чем Сёдзо дотронулся до ручки двери, Тацуэ вдруг вскочила, подбежала к нему и почти силой остановила, схватив его сзади за плечо.

— Вернись. Сядь.

Они вернулись и сели у стола.

— В мои дела вам советую не вмешиваться. Именно на это у вас нет необходимых правомочий. Меня никто насильно замуж не выдавал. Я вышла по собственной воле и прошу не совать свой нос, куда вас не просят.

— Поэтому я и просил извинить меня.

— Помолчи! Об этом разговор закончен. А вот о Марико еще разговор впереди, и мне одной его не закончить. Сколько бы я ни старалась помочь ей, сколько бы ни сочувствовала — это ничего не даст. Потому что весь вопрос в вас. Скажу прямо, я на вас еще сердита... Правда, я раньше злилась напрасно, не зная, что ваша тайная помолвка с Марико — выдумка, и считала непростительным, что вы все скрыли от меня. Но моя ошибка дела не меняет. Я остаюсь при своем мнении, что вы противный, возмутительный человек. Вы, оказывается, опять связались с этой дамой... Какое безволие! Даже говорить противно. Но это относится к области моих чувств. А вот Марико любит вас, и тут я вмешиваться не стану. Здесь следует предоставить полную свободу Марико.

— Что значит «полную свободу»? Марико ведь обо мне ровным счетом ничего не знает. Она не знает, что я ничего не стою, что я достоин презрения.

— Верно. Ей это и во сне не могло бы привидеться. И все-таки...

Тацуэ умолкла и чуть прищурилась. Когда она снова широко открыла глаза, это был ее обычный в минуты волнения взгляд, и казалось, будто ее разные глаза только что обменялись между собой какими-то тайными знаками, поведав друг другу свои скрытые чувства. Она вновь пристально посмотрела на Сёдзо.

— Если так оставить,