понятен брак по любви. В молодости она увлекалась литературой, этот разговор о браке по любви, возможно, как бы являлся данью далекой мечте ее прошлого. Но, говорила Мацуко, пока ведь речь идет только о знакомстве с молодым человеком. А Марико отказывается даже от этого, и, значит, на то есть какие-то скрытые причины. Может быть, ей кто-то нравится и она даже тайно обещала кому-то свою руку? Тогда уж ей лучше откровенно признаться. Пусть скажет, кто ее избранник, можно будет это обсудить; все зависит от того, что он за человек. Во всяком случае будет тогда естественная, основательная причина отказаться от посредничества гос-, пожи Ато.

Отказ Марико поехать в Токио вызвал негодование тетушки, но Марико держалась довольно стойко, лишь побледнела и дрожала от волнения, но когда Мацуко заговорила о ее матери как о чужестранке, она впервые заплакала, закрыв лицо руками. Ее руки напоминали сейчас белую двустворчатую раковину и были мокры от слез, как покрытые брызгами прибоя раковины на морском берегу. Ее душили рыдания. В слезах она изливала переполнявшие все ее существо горечь, боль, невыразимую тоску одиночества, которые она, сознательно или бессознательно, до сих пор подавляла в себе. Ей уже был безразличен гнев тетушки. Она не собиралась следовать ее наставлениям, но все же слушала. Она перестала плакать и подняла голову. Покрасневшее от слез лицо ее казалось сейчас совсем детским. И с той же серьезностью, с какою дети требуют исполнения обещанного им, она спросила, готова ли тетка сдержать свое слово — принять ее выбор. И, уже не колеблясь, назвала своим нареченным Сёдзо Канно.

— Тут я прямо остолбенела,— продолжала Мацуко с глубоким вздохом.— Нет, в самом деле, ведь это уж безрассудство, переходящее всякие границы! Не правда ли?

Тацуэ ответила не сразу. И слова, сорвавшиеся наконец с ее побелевших губ, были обращены не к Мацуко, а прозвучали скорее как вопрос, обращенный к самой себе:

— Когда же это могло начаться?

— Понятия не имею. Марико после своего признания замолчала и больше уже не отвечала ни на один вопрос. Вся беда в том, что мне никогда и во сне не снилось, чтобы у Марико вдруг могли быть какие-то сердечные тайны.

Но по зрелом размышлении я теперь вижу, что, конечно же, у них было достаточно возможностей сблизиться. Когда мы с ней ездили на родину Масуи, друзей у нас там не было и я постоянно приглашала его к нам. А вот недавно она, оказывается, ехала с ним в одном вагоне из Токио сюда. Он просто воспользовался моей оплошностью. Но раз уж так случилось, ей следовало откровенно рассказать, как все произошло. Так нет же! Под конец я чуть не умоляла ее, но она уперлась на своем: «Не расспрашивайте меня!» — и все. И ведь в этой настойчивости, в диком упрямстве, несомненно, сказывается ее кровь!

Вывод был краткий и вполне в духе Мацуко. Возможно, что с Тацуэ Марико не станет скрытничать. Хорошо было бы, если бы Тацуэ заставила ее откровенно и подробно все рассказать. Кроме того, поскольку Мацуко собирается немедленно ехать в Токио и просить мужа немедленно отослать Сёдзо Канно назад в провинцию, она надеется, что на время ее отсутствия Тацуэ возьмет Марико к себе. Именно с этой просьбой Мацуко и примчалась в такой ранний час. Тацуэ согласилась приютить Марико.

— В таком случае я сейчас же позвоню ей по телефону, скажу, чтобы она явилась сюда. Ты, пожалуйста, будь с ней построже и, пока я не вернусь из Токио, никуда одну не отпускай. А то она, чего доброго, сбежит в Токио или выкинет еще что-нибудь. Тогда и вовсе сраму не оберешься. Однако мне уже пора.

Из наружного крохотного карманчика замшевой сумки были извлечены часы величиной с пуговицу.

— Ах! Уже больше десяти! Я опоздаю на поезд. Как сегодня быстро летит время!

Поднявшись с кресла, Мацуко все же с наслаждением допила оставшийся в чашке чай. С обычной своей приветливостью она выразила провожавшим ее служанкам сожаление, что причинила им с утра столько хлопот, и велела шоферу ожидавшей ее машины поскорее ехать на станцию.

Беседовали они с Тацуэ больше часа. Служанки, конечно, не слышали, о чем они говорили, не видели и выражения их лиц. Но ведь слуги шестым чувством узнают, когда  в доме случается что-либо необычное. Подобно тому как муравьи, встретившись, то чуть сближают головки, то касаются друг друга усиками и такими непонятными для человека способами передают все, что им нужно, так и слуги предупреждают друг друга взглядами или ничего не значащими словами. Убирая со стола после ухода Мацуко и унося посуду, они старались ступать совсем неслышно. Тацуэ знала все их уловки и, провожая Мацуко, приняла равнодушный вид, как бы не замечая слуг, словно они и в самом деле были муравьями, затем возвратилась в маленькую комнату и, прежде чем усесться у окна, взяла со стенной полки французскую книгу в голубой обложке. Это был рассказ Мериме «Коломба». Тацуэ говорила Маки и художнику Мидзобэ: «В одном отношении мы с Кунихико друг другу пара: оба не понимаем и не любим литературу». Это было, конечно, преувеличением, рассчитанным на то, что собеседники начнут уверять ее в обратном, но и в самом деле, выйдя замуж, она почти не читала беллетристики. В Каруидэава она если и брала какую-нибудь книжку в руки, то только французскую и лишь для того, чтобы не забывать язык. Однако Мериме она любила и «Коломбу» читала не впервые. Но сейчас, сидя у окна, она положила к себе на колени эту книгу только потому, что последнее время привыкла так проводить часок после завтрака. Она не прочла ни строчки, даже не открыла книги. Ею владели гнев и ненависть, подобные чувствам корсиканской девушки, героини Мериме, хотя они и были вызваны иной причиной. Случившееся уже не удивляло ее. Сразу отпало сомнение, что возможна и неправда: она ведь знала, что Сёдзо сочувствовал Марико и питал к ней симпатию еще с тех пор, когда она была девочкой. Да и нельзя было не верить признанию самой Марико, она ведь не умела лгать. Тацуэ даже казалось, что смешанная кровь, о которой так много говорила Мацуко, могла сделать Марико в таком деле более отважной, чем вялую Мисако. Возмутило Тацуэ не само решение Марико и Сёдзо пожениться, а то, что Сёдзо до сих пор все таил от нее, Тацуэ, даже виду никогда не подавал. Марико это Марико, с нее