стройные лиственницы с острыми, как пики, верхушками. Вдали — зеленая лужайка, ветвистые деревья вокруг, желтые яркие хризантемы на клумбе. Но так же, как слова тетушкиных наставлений сегодня не доходили до Марико, она не видела и того, что было у нее перед глазами, и только слушала все тот же внутренний голос. В ее тонком подбородке, в нежных линиях шеи, во всей фигурке, как будто устремленной ввысь, в выражении лица было что-то вопрошающее, ищущее ответа и защиты. Вновь она напоминала Марию в час благовещения... О чем же возвещал ей бесплотный архангел? Будь сама собой.

Только это он и говорил ей. Подобно тому как это голубое небо есть небо, лиственницы — это лиственницы, трава есть трава и яркие желтые цветы хризантемы — это цветы, ты тоже должна быть сама собою. Она смотрела на) небо, на деревья, на траву,— но ничего этого не видела.

То же самое нередко бывало с Марико при обыденных обстоятельствах. Безучастная, спокойная, она никогда не вмешивалась в разговор, и создавалось впечатление, что все окружающее не имеет к ней отношения, что она живет, оставляя все это вне поля своего зрения. До сих пор ей удавалось без пререканий с тетушкой отделываться и от женихов, которых та ей навязывала, хотя кандидаты сменялись так часто, что знакомые уже начинали посмеиваться. Но тут Марико помогали, с одной стороны, непостоянство и непоследовательность госпожи Мацуко, а главное-— собственная сдержанность. И все же, когда тетушка не только пожелала радушно принять в своем доме молодого человека, облюбованного ею в женихи для Марико, но решила вдруг устроить настоящие смотрины, Марико испугалась и напоминала теперь слабого, беззащитного полевого зверька, лишившегося спасительной для него тени. Она испытывала такое глубокое чувство унижения, какого никогда раньше не знала. Отказ ее страшно рассердил тетушку— пожалуй, она была бы меньше разгневана, если бы сам жених отказался от Марико. Непокорство приемной дочери оказалось первым испытанием привязанности к ней госпожи Масуи. Будь у нее иной характер, их отношения должны были бы резко измениться. К счастью, Мацуко, как истая дочь военного, не отличалась особой впечатлительностью и не реагировала ни на какое событие бо-лее трех дней, подобно тому как грубая почва в Каруидзава, состоящая из гальки и пепла вулкана Асамаяма, после самого сильного ливня моментально впитывает всю воду, не оставляя ни лужицы. Как ни странно, после оказанного Марико сопротивления Мацуко стала еще более ласкова с нею. Впрочем, они ведь никогда и не ссорились. Их отношения были довольно близкими, довольно мирными и более или менее искренними. Кроме того, вопрос о браке, что видно на примере со сватовством Эбата, обычно отпадал раньше, чем сама Марико успевала сказать да или нет. Решительный отказ девушки удивил и рассердил Мацуко, но, сама того не замечая, она почувствовала какую-то радость оттого, что Марико, искренне преданная и привязанная к ней, оказалась не смиренной овечкой, что она способна постоять за себя.

— Есть ли на свете еще такая своевольная девчонка? Спроси кого хочешь, и тебе скажут: нет!

Так Мацуко еще никогда ее не бранила. Марико же, настоявшая на своем, чувствуя себя виноватой в непослушании и все больше проникаясь благодарностью к Мацуко за ее незлопамятность и простоту, старалась не перечить ей во всем остальном. Этим летом она в угоду тетушке даже начала учиться плести кружева.

Кружок рукоделия организовала близкая приятельница Мацуко — просто потому, что любила общество и оживление вокруг себя. Время занятий строго определено не было, да и участницы кружка посещали его не очень аккуратно. Но Марико даже в дождливый день, надев плащ и резиновые сапожки, мчалась на велосипеде по горной дороге к отдаленной даче этой дамы. Кстати сказать, велосипед был на курорте излюбленным средством передвижения и служил у молодых дачников предметом щегольства, как нарядные купальные костюмы на морских пляжах; он давал возможность покрасоваться. Совсем не уметь ездить на велосипеде или ездить плохо считалось не менее постыдным, чем перепутать па в модном танце на вечере. Марико ездила отлично. Не опуская слишком низко мягко пружинившее седло своего немецкого велосипеда, крепко сжимая руль, так что на обнаженных руках чуть обозначались мускулы, и равномерно нажимая стройными длинными ногами на педали, она мчалась по дороге; спицы колес, стремительно вращаясь, сливались в два сплошных серебряных круга. Светлела синева ее глаз, на лице появлялось новое выражение, но не только это обнаруживало в ней дитя смешанной крови — во всей ее фигуре ясно проступало строение, свойственное другой расе. Она выглядела отважной, неустрашимой, и невольно в голову приходил вопрос: неужели это Марико, тихая и кроткая девушка?

Марико начала плести черную шелковую шаль, она беспрекословно взялась за эту работу по приказанию Мацуко, которая намеревалась преподнести ее рукоделие Томи — наложнице Мунэмити Эдзима. Но Марико совсем не предназначала шаль для этой цели, она вовсе не собиралась ехать с тетушкой в конце месяца в Токио. А если бы и поехала, то ни за что не потащилась бы за ней в усадьбу Эдзима в Сомэи. Ее заставляла краснеть до корней волос одна только мысль об этих смотринах, когда девушке в театре или на концерте представляют молодого человека, которого она никогда до этого в глаза не видела, а окружающие знают, но делают вид, что не знают об истинных целях этого знакомства. Ей было не только стыдно, не только неприятно или противно. Ее чувство было гораздо сложнее — его можно назвать страхом запятнать свою чистоту. Если замуж можно выйти только таким способом, то не нужно вообще замужества!—возмущалось девичье сердце, не знающее компромиссов. Нельзя сказать, что Марико ничего не знала о любви. В романах обязательно говорилось про любовь. «Эванджелина» Лонгфелло — поэма о чистой и прекрасной любви-—была одной из книг, какие она читала и перечитывала. Два любящих сердца были разлучены неожиданными обстоятельствами, вся их жизнь прошла в бесплодных поисках друг друга, они умерли в скитаниях, но и в последние мгновения их жизни у обоих перед глазами стоял любимый образ...

Но ведь на свете бывает и более счастливая любовь. Ее собственные родители — пример счастливой четы, соединенной любовью, не ведавшей ни расовых, ни государственных границ. Правда, Марико мало что сохранила в памяти из своего детства и отца и мать помнит как во сне. А сейчас она не видела браков по любви. В детские годы она не изведала настоящей теплой ласки, а когда подросла, ни разу сердце ее не забилось сильнее при встрече с каким-нибудь