приступила к рассказу о том, что произошло вчера между ней и Марико, начав с предупреждения, что собирается сообщить весть ужасную и просто невероятную; постепенно Мацуко так оживилась, что можно было подумать, будто она рассказывает о каком-то радостном событии. Убитый вид, с каким она появилась, объяснялся, вероятно, не столько неприятным характером происшествия, сколько тем, что она не успела позавтракать перед своим ранним визитом.

Тацуэ спокойно ела, изредка вставляя несколько слов.

— Мариттян, конечно, девушка со странностями, но я думаю, что лучше не настаивать на этом браке, раз она не хочет.

— Настолько-то я и сама разбираюсь. Именно поэтому я никогда и не пыталась ее принуждать. Вот хоть бы и сейчас. Ну, если б она уже была знакома с этим молодым человеком и он бы ей не понравился, я бы еще поняла. Но ведь она даже познакомиться отказалась наотрез. Это уж черт знает что! Прежде всего мы ставим в очень неудобное положение госпожу Ато. Она взяла на себя роль свахи, так старалась — и вдруг не угодно ли! Виконт Ато сейчас в отъезде, у нее здесь какие-то неотложные дела, но вчера она мне сказала, что на будущей неделе, как только муж возвратится, она сейчас же поедет в Токио. И все это ради нас, ведь я ее очень просила, надеясь, что благодаря ей переговоры с Тамагава и Сомэи окончатся успешно. А теперь, что я ей скажу? Чего Марико упрямится? Да ведь это просто неприлично, сама понимаешь.

Тацуэ отхлебнула глоток чая из чашки и несколько замешкалась с ответом. Она думала о Марико. Какой мудрой и характерной для этой девушки была та политика мнимого послушания и непротивления, которой она придерживалась до сих пор в ответ на попытки просватать ее, предпринимавшиеся взбалмошной Мацуко для собственного развлечения. И, думая об этом, Тацуэ жалела Марико, понимая, что ее внезапный решительный отпор, отказ даже от знакомства с намечаемым женихом, свидетельствует о том, что ее чистую юную душу глубоко оскорбляла эта ловля женихов, которую она вынуждена была терпеть. Тацуэ питала к госпоже Ато недоверие, презрение, и естественно, что эти чувства она переносила и на пресловутого жениха, рекомендуемого виконтессой. «Фу, какой же он, верно, потасканный субъект». Пока она пила душистый чай, мысли эти проносились в ее голове, но вслух Тацуэ не собиралась их высказывать. С таким же успехом она могла бы обратиться к большому чайнику севрского фарфора, стоявшему перед нею. Поставив чашку на блюдце, она сказала лишь то, что могло быть понятно Мацуко:

—- Да, такие осложнения причиняют немало хлопот.

— Хлопот? Если бы только хлопот! Дело-то куда хуже! — неожиданно громко воскликнула Мацуко, держа на весу чашку, из которой только что шумно отхлебнула чай.— Ведь все это из-за вашего Канно! Извини меня, Таттян, но хоть он твой земляк и воспитывался с тобой вместе, как брат, он чудовищный обманщик!

— Сёдзо? Что же он натворил?

— Ужасные вещи! У тебя голова кругом пойдет. Этот негодяй обольстил Марико.

— Что?

— Ты удивлена, правда? Но ведь именно он и подговаривает Марико не выходить замуж и даже запретил ей знакомиться с женихами! Я давно знала: кто стал красным, красным и останется, сколько ни говорите о его раскаянии. К таким людям нужно относиться осторожно. Но он прикидывался таким тихоней, да и не слышно было, чтобы он заводил романы, вот я и поверила. Ах, какая оплошность, какая ошибка... Да он и Масуи обвел вокруг пальца. Ведь Масуи вызвал этого типа в Токио, когда господин Ато его уволил и он шатался без дела у себя в захолустье. Ведь Масуи истратил на сочинение господина Канно уже солидную сумму, а работа-то, по словам Эбата, сплошная чепуха. Игра в бирюльки, ломаного гроша не стоит! Верно говорят: бездомного пса кормишь, а он тебя же и укусит. Отплатить такой черной неблагодарностью! Да для этого нужно быть законченным подлецом!

Тацуэ сидела выпрямившись, крепко сжав руки на коленях. Лицо ее побледнело и как-то сразу осунулось. Зрачки расширились, взгляд был строгий и неподвижный. Этот пронзительный, сверкающий взгляд устремлен был на нечто невидимое, находившееся позади Мацуко, губы были плотно сжаты. Она долго сидела не шевелясь. Наконец с явным сомнением и испугом произнесла, отчеканивая каждое слово:

.— Странно, право. Откуда вы это все узнали?

— Как откуда? Да Марико сама во всем призналась. Чего уж достовернее!

Следить за бессвязным, как всегда, рассказом Мацуко было так же трудно, как за прыжками непоседливого ребенка. Суть дела сводилась к следующему. Вчера Мацуко еще раз заручилась любезным согласием госпожи Ато быть посредницей в сватовстве и вечером сообщила об этом Марико. Обсудить, что надеть Марико в день встречи с женихом и в чем поехать ей самой,— одно уже это было для Мацуко удовольствием. Болтая о нарядах, она заявила, что следует обновить гардероб, благо был вполне удобный повод, и сделать это, не откладывая в долгий ящик. И она предложила Марико сразу же после музыкального вечера поехать с ней вместе в Токио и заказать все, что нужно. И вдруг Марико решительно отказалась. Тут, безусловно, вспыхнула давно тлевшая искра возмущения. За этим отказом последовал отказ от встречи с предполагаемым женихом, а за ним отказ от разговоров о замужестве вообще. Гнев охватил Мацуко, и она откровенно призналась, как трудно выдать замуж Марико — девушку смешанной крови, о чем раньше никогда ей не напоминала. Ведь именно из-за этого ей, Мацуко, супруге Рэйдзо Масуи, которая могла бы никому не кланяться, приходится теперь унижаться; Марико следовало бы об этом подумать и вести себя более благоразумно, Если же она и дальше будет кривляться и привередничать, то впредь и госпожа Ато, при всей ее любезности, откажется им помогать: а годы идут, и дело может кончиться тем, что разборчивая невеста останется жалкой старой девой.

Подобные аргументы, за исключением разве ссылки на смешанное происхождение, припасены у матерей в любой японской семье наряду с лекарством от простуды и пластырем, хранящимися в домашней аптечке, и точно наговоренная пластинка неизменно пускаются в ход, как только девушка на выданье пытается восстать против родительского выбора. Мацуко лишь повторила то, что говорили ей самой много лет назад, но собственное красноречие оказывает на говорящего странное, опьяняющее действие, и Мацуко упивалась своими нотациями, воображая, что они совершенно оригинальны и неопровержимы. Она была так увлечена проповедью, что вздумала показать, что и ей не чуждо понимание современной молодежи и, в частности, ей